Расцвет и закат одной фамилии

Л.В. Бритенкова

Имя купцов Ломовых, владельцев домов, самоварных фабрик и других промышленных заведений, было знакомо всем тулякам. В 1820-е гг. самовары этих фабрикантов считались лучшими, сами они принадлежали к наиболее состоятельным и уважаемым гражданам города, в их честь даже назвали одну из улиц (хотя и довольно небольшую). Хотя по сравнению с другими известными тульскими фамилиями, обитавшими в городе с изначальных времен (Баташевыми, Маликовыми, Федуркиными и др.), Ломовы были людьми новыми, появившимися в Туле только в самом конце XVIII в.

В списках 4 ревизии 1783 г. в приходе церкви Рождества Богородицы, что в Казенной слободе, в самом конце перечисления исконных обитателей этих мест значился некто Осип Петров сын Ломов 65 лет, отпущенный на волю бывший крепостной дворянина Матвея Борисовича Хрущева[1]. Вдова дворянина Анна Ивановна, проживавшая в с. Покровское Крапивенского уезда, освободила Осипа и его семейство за выкуп. Можно предположить, что Осип занимался торговлей и сумел скопить нужную сумму, причем на 1782 г. у него значился капитал в 1010 рублей, и по указу тульского наместнического правления в этом году он был зачислен в купечество. Выкупился Осип несколько ранее, так как из отпущенных вместе с ним значатся его дети: Иван (31 г.), Сергей (28 л.) Ирина (14 л.), жена Ивана Аксинья (25 л.). Сергей Осипович женился уже на вольной дочери казенного кузнеца Варваре.

Через год старик Осип скончался. Но сыновья с семействами продолжали процветать. Сергей Осипович, тульский купец 3-й гильдии, обзавелся большой семьей: ко времени вступления в купечество у него было уже три дочери (Ирина, Прасковья и Дарья от 3 до 7 лет), далее родились сыновья Василий и Иван (1784 и 1790 г.р.) и еще девочки Авдотья и Аграфена[2].

Его брат, Иван Осипович также успешно торговал, и после его смерти в 1790 г. его семья — жена Аксинья Петровна и сыновья Николай, Алексей, Стратон и Ефим — в 1795 г. выбыла из тульского купечества и записалась в московское[3].

В 1801 г. купец Сергей Осипович Ломов скончался в возрасте 47 лет. Семейство несколько обеднело и выбыло в мещанское сословие, но продолжало заниматься торговлей. Василий Ломов выступал также в качестве посредника в различных семейных денежных делах. Так, он был свидетелем и гарантом передачи 300 руб. денег родственнице оружейника Порохова в качестве части приданого[4]. В 1811 г. его мать Варвара добавила сыновьям из своей части наследства 8 000 руб., и они смогли вновь записаться в 3-ю купеческую гильдию[5].

К этому времени Василий Ломов приобрел дом на улице, которая позже приняла его фамилию — Ломовская. В 1812 г. при доме была устроена самоварная фабрика в двухэтажном деревянном на каменном фундаменте доме площадью 181,5 кв. м. Под мастерскими были устроены кладовые, рядом во дворе две каменные кузни. В 1820 г. фабрика выпускала 1050 самоваров из меди и томпака, а также 100 шт. других изделий (умывальников). На фабрике трудились 105 человек, и она сразу же стала крупнейшей на тот момент в Туле. Для сравнения: С.Ф. Киселев в 1821 г. выпустил 200 самоваров, Е. Курашев — 400, Г.П. Маликов — 500[6].

Доход от продажи самоваров, которые практически все сбывались в розницу в Туле, Москве, Петербурге и оптом на различных ярмарках, позволил в 1814 г. братьям завести в Крапивенском уезде в с. Крутом медерасковочный завод. На месте, взятом в аренду у князя Василия Ивановича Чичерина, было устроено предприятие для выплавки и расковки в листы латуни, состоящее из помещения с устройством для плавки площадью 110, 7 кв. м, кузни площадью 34 кв. м, ам бара для хранения товара и хлеба — 45, 4 кв. м, конторы с проходом в избу, где жили нанятые работники, и мастерской в 25,5 кв. м. На заводе работали 10 человек, из них 3 мастера (из экономических крестьян) и 7 рабочих (из помещичьих крестьян). За работой смотрел управляющий Иван Анофриев. В 1823 г. на этом заводе было изготовлено 17 000 пудов (278 460 кг) листовой латуни и 4 800 кг листового томпака. Большая часть использовалась на собственной самоварной фабрике, остальное продавалось[7].

В 1825 г. тульский гражданский губернатор Н.С. Тухачевский затребовал образцы латуни ломовского завода, но приказчик осмелился выставить ни с чем прибывшего за ними крапивенского заседателя Любоченкова, так как не имел разрешения от хозяев. Так что Ломовы правили на своих предприятиях крепко и ни перед кем не прогибались. Возможно, это им аукнулось в следующем году, когда по приказу губернатора Тухачевского в доме Ломовых был произведен обыск[8]. Причиной тому был донос некоего московского мещанина Каминского о том, что Ломовы якобы переплавляют для своих самоваров медь из денег (пятаков). Бред, конечно, учитывая имеющийся у них собственный медерасковочный завод, но губернатор решил, видимо, проявить свою власть, и обыск был осуществлен. Дело происходило ночью, когда к Ломовым вломилась компания во главе с полицмейстером Тимирязевым и купеческим ратманом Ливенцевым. Обыскивали кладовые, находящиеся под домом, домочадцы Ломовых были заперты в комнатах. На тот момент Василий отсутствовал (был на ярмарке), и разбираться пришлось Ивану. В доме медь нашлась в количестве аж 50 штук грошей (монета в 1/2 копейки), но на изготовление самовара такого количества меди явно не хватало. Это была наличность для расчета с работниками Ломовых. Взбешенный Иван накатал в губернское правление жалобу на полицмейстера, указав на особый испуг, учиненный его престарелой матери и беременной жене. Но так как все было затеяно по указу губернатора, то делу хода не дали.

К этому времени братья Ломовы уже обзавелись семьями: Василий в возрасте 20 лет женился на девице из купеческой семьи Надежде Егоровне, старше его на четыре года, скорее всего, из материальных соображений. В 1804 г. родилась дочь Пелагея. В 1814 г. брат Иван женился на мещанке Ольге Ивановне Кости ной, брак также был ранним: жениху 23, невесте 18 лет. Через два года у Ивана родился сын Александр, умерший на девятом году жизни, еще через три года — дочь Любовь, и в 1826 г., через год после смерти наследника Александра, — еще один мальчик, Илья[9].

В 1820 г. братья из 3-й купеческой гильдии переходят во 2-ю. Капитала хватает и на более престижную гильдию, и на расширение жизненного пространства. В 1821 г. Василий Ломов выносит в градскую думу следующее предложение. Рядом с его домом по плану 1806 г. имеется место, принадлежащее мещанину Тоболину. Уже более десяти лет оно пустует за смертью владельца и неимением наследников. Поэтому Ломов предлагает отвести это место ему, за что в качестве вознаграждения он обязуется подарить думе 300 руб. Деньги по тем временам немалые, и дума берется за дело, но тут выяснилось, что владелец пустопорожнего места жив-здоров, проживает у собственного сына Николая на Острожской улице. Выяснилось еще одно пикантное обстоятельство: Ефим Тоболин, погрязши в долгах, свое дворовое место передал кредиторам в качестве возмещения убытков, кредиторы должны были по конкурсу место продать, но, не сговорившись между собой, сделки не совершили, поэтому место до сих пор пустует. По прошествии достаточного количества времени (с 1815 г., когда должен был состояться конкурс, прошло шесть лет) кредиторы права свои на это место потеряли, поэтому формально оно принадлежало тому же Тоболину. Но дума решила иначе, все таки 300 рублей обещанных денег чего-нибудь стоили. Вместо злостного должника Тоболина участок передали Ломову для строительства нового дома (в 24-м квартале, место № 4)[10]. Новый дом был нужен для семьи Ивана, так как он по своему капиталу желал самостоятельного существования.

Пока шла стройка, семейства братьев продолжали соседствовать в доме по улице Ломовской, обживать его и обихаживать. В 1831 г. они пытались добиться переноса водосточной канавы, которая пролегала по ул. Петровской (ныне ул. Ф. Энгельса) и проходила мимо их дома (Дом купца Платонова — здание будущей городской думы — еще не был построен). По указу градоначальства обыватели должны были заботиться о состоянии этой канавы — вовремя ее чистить от песка и грязи, углублять и укреплять тесом, а также сделать из теса крышку. Эти дополнительные расходы и хлопоты, которые несли обитатели домов, соседствующих с канавой, не могли нравиться ни Ломовым, ни другому их товарищу по несчастью, Глаголеву, поэтому они сочинили совместное прошение в губернское правление о переносе канавы обратно на улицу Киевскую, где она и проходила когда-то (во времена губернатора Васильева, 1820–1823 гг.). Возврат канавы на центральную улицу Тулы был невозможен как с эстетической, так и с практической стороны: канава портила вид и мешала движению. В просьбе купцам Ломовым было отказано, с них же еще и взыскали штраф за использование в прошении простой бумаги вместо гербовой[11].

В 1832 г. между братьями происходит раздел. Иван открывает фабрику в половине своего жилого дома, самоварная фабрика в Ломовском переулке остается у Василия: «Фабрика заведена собственно мною в 1812 г. на приписной, купленной к означенному месту земле. По случаю раздела находится под одним моим владением и распоряжением». В это время фабрика размещалась в двух деревянных здания во дворе жилого дома: в двухэтажном площадью 52,185 кв. м. и одноэтажном площадью 76,68 кв. м. Рядом была каменная, крытая железом кузня площадью 97,9 кв. м и деревянный амбар в 8,2 кв. м. Оборудование заключалось в следующем: давильные станки — 7 шт., токарные станки — 6, кобылины — 75, тиски — 35, пилы (напильники) — 190, меха кузнечные — 6, размеры (гранные формы) — 12, ножницы для металла — 10, клещи — 18, молотки — 225, коловороты — 4, шпаги (спицы для подгибки рантиков) — 36. Выпускала фабрика в 1832 г. 1102 пудов латунных и 102 пуда томпаковых самоваров, 20 пудов медных тазов и 35 пудов рукомойников и «урыльников» (умывальников). Работали на фабрике 94 человека, из которых 10 мастеров принадлежали к помещичьим крестьянам[12]. Многие малоземельные помещики отпускали своих крепостных на заработки ремеслом или торговлей в город с тем, чтобы они платили им денежный оброк. К таким крестьянам принадлежал некогда и Осип Ломов, который сумел таким образом скопить денег и выкупиться. Теперь его внук сам использовал крестьян у себя на фабрике.

Один из них, Митрофан Осипович Недопаров, пытался в 1825 г. освободиться от работы на ломовской фабрике и жить по своему усмотрению. Недопаров указывал в своем прошении, что купец Ломов удерживает его у себя незаконно. Ранее Недопаров служил у купца Алексея Руковичникова, а до него — у веневского купца Аникеева, у которого до сих пор жил его отец Осип Недопаров, принадлежал же Недопаров помещику Антону Рудневу, который и определил его по доверенности к купцу Аникееву. Василий Ломов, по утверждению Недопарова, совершил прямой подлог: вместе с неким господином Пестриковым сочинил «условие», по которому последний передавал якобы своего крепостного Ломову. Дело крестьянина рассматривали в губернском правлении и там не стали вникать в детали, искать справки в Казенной палате о принадлежности Недопарова Рудневу, а доверились документам Пестрикова, по которым выходило, что он купил Недопарова у некоего Кармонского, а затем передал для работы Ломову. Крестьянину в его прошении отказали и водворили на фабрику до окончания контракта[13].

К началу 1830-х годов срок аренды земли в Крапивенском уезде закончился, и братья Ломовы начали поиски нового места для устроения медерасковочного завода, но теперь уже на более прочной основе. В 1830 г. Василий Ломов добился разрешения на покупку дворянской фабрики с землей и крестьянами[14]. В 1831 г. Иван Ломов купил в бывшем сельце Петрищево Тульского уезда у поручика Макарова Николая Гавриловича недействующую бумажную фабрику, помещавшуюся в двух каменных флигелях, и через год начал там выпуск писчей бумаги. Для изготовления бумаги использовали разную ветошь и дерюгу, фабрика размещалась в каменных мастерской и черпальной, где стояло 4 чана, а также в деревянных рольной и сушильне, где работали 4 ролла и сушилась готовая бумага разного цвета. В 1832 г. фабрика произвела 2 520 стоп оберточной, 60 стоп белой и 20 стоп красной бумаги на сумму соответственно в 5 220, 180 и 65 руб.

Рядом с бумажной фабрикой был устроен и медерасковочный завод на реке Тулице, на котором медь расковывали в латунь и томпак. На заводе действовали 1 лущильный и 4 расковочных молота, приводимых в движение «вододействующей машиной». Кроме того, в мастерских было 4 меха, 3 наковальни, 3 молотка, 300 литейных горшков (форм) и 100 отливочных камней. Завод потреблял в год свыше 1350 пудов меди красной и 500 пудов меди зеленой, свыше 8 000 пудов шпиатра (общее название цветных металлов в XIX в., в данном случае цинка), угля до 700 четвертей, дров осиновых до 60 кв. саженей. В 1832 г. он изготовил 2 600 пудов латуни и 50 пудов томпака, в 1835 — 4000 пудов латуни. На заводе работали 2 мастера, 8 подмастерьев, 6 «поджигалов» и 2 чернорабочих. На бумажной фабрике — 23 человека, все вольнонаемные. Управлял обоими предприятиями тульский мещанин Савелий Данилович Крохоткин[15].

В 1834 г. в июне и сентябре по Туле прошли огненным валом два больших пожара. Пострадал казенный оружейный завод, центр города и ядро Оружейной слободы. Василию Ломову повезло — его фабрику пожар не затронул, а вот фабрика Ивана Ломова погорела. После пожара в центре города осталось много полуобгоревших зданий, и, воспользовавшись моментом, Василий Ломов начал скупать землю. В 1839 г. ему принадлежал участок земли возле строящегося Спасо-Преображенского храма (закончен в 1843 г.). Рядом с ним соседствовал купец Кирильцев и оружейник Акимов. Чуть позже выяснилось, что частные владельцы прихватили себе по кусочку церковной земли: Василий Ломов — 3 лишних сажени (6,4 м) и поставил там наскоро деревянный амбар. Позже пришлось захваченную землю очистить, так как на этой территории собирались строить колокольню (закончена в 1893 г.)[16].

В 1837 г. с аукциона Ломов приобрел участок с полуобгоревшими строениями по ул. Киевской и Посольской (1 часть, 2 квартал), общей площадью примерно 170, 7 кв. м. Участок принадлежал умершему мещанину Никифору Белобородову. Рядом с новым приобретением Ломова находился участок родственников Белобородова, мещан Егора Семеновича, Елизаветы Васильевны и Александра Ивановича Белобородовых. Василию Сергеевичу хотелось расширить владения, и в 1838 г. он приобрел соседский участок, также с полуобгоревшим домом и дворовыми строениями. В его намерения входило убрать руины и построить новый дом (на этом месте теперь здание «Детского универмага» и соседнее с угловым фасадом строение). Правда, здесь не обошлось без соседских споров и волокиты. Соседка Белобородовых по 23 кварталу, где находился вожделенный участок, Анна Ермолаевна Струкова, затеяла склоку, обвиняя Александра Белобородова в умышленном искажении размеров своего участка, который он продал Ломову, и самозахвате части земли (чуть более 2 м) ее собственного владения. Она просила купчую не утверждать, пока не будет перемерена земля и установлены истинные размеры приобретенного Ломовым участка. Дело несколько затянулось, но губернский землемер Витовт все-таки нашел компромиссное решение, купчая Ломова была утверждена, он получил план и начал строительство[17].

Дом понадобился Ломову как выгодное вложение его капиталов, так как семья его к тому времени состояла из супруги Надежды Егоровны, и только. А вот что произошло с дочерью Пелагеей? Странно, но по сказкам 8-й ревизии 1834 г. Василий Ломов о ней вообще не упоминает, как будто ее и не было, хотя указывает умершего в 1825 г. племянника Александра. Может быть, она вышла замуж и переселилась к мужу? Возможно, но в этом случае дочерей все-таки упоминали, указывая «в замужестве», даже не указывая время выхода «в замужество». То же самое об умерших, даже если смерть произошла за несколько лет до последней ревизии и после предыдущей, указывалось, что человек «помре» и год смерти. Пелагея не отмечена ни в «замужестве», ни как «помре». А тем не менее потомство у нее было, потому что в 1848 г. после смерти Василия значатся его наследники – внуки Александр Иванович и Михаил Иванович Федуркины, а также их сестра Олимпиада Ивановна. Следовательно, Пелагея была замужем за неким Иваном Федуркиным, к тому же из некоторых документов мы узнаем, что наследники Василия Ломова числились потомственными почетными гражданами: так, Михаил Федуркин указывал, что в 1833 г. была выдана Правительствующим Сенатом грамота о даровании роду Федуркиных звания потомственных почетных граждан[18]. Значит, отцом Михаила Федуркина и мужем Пелагеи Васильевны должен был быть некий потомственный почетный гражданин Иван Федуркин. В 8 ревизии 1834 г. есть упоминание о купце 2-й гильдии, потомственном почетном гражданине Тулы Иване Николаевиче Федуркине подходящего возраста, но в связи с его женой, названной вдовой (хотя дата смерти И.Н. Федуркина не указана), имеющей совершенно другое имя: Анна Семеновна Федуркина, 38 лет (а Пелагее должно было быть 30 лет)! У этой Анны Семеновны есть несовершеннолетние дочери Анфиса и Александра и племянник-сирота Петр (5 л.), сын ее деверя Александра Николаевича, умершего в 1830 г. Но самое странное, что опекуном вдовы и сирот значится ни кто иной, как Василий Сергеевич Ломов, купец 2-й гильдии[19]! В фонде Тульской духовной консистории, однако, не нашлось никакого дела, связанного бы с каким-либо скандалом в семействах Ломовых и Федуркиных. Возможно, Пелагея Васильевна вышла замуж без одобрения своего родителя за другого представителя клана Федуркиных, полного тезку упомянутого Ивана, но в сказках 8-й ревизии сведений об этой семье не сохранилось, а обиженный родитель тоже не упомянул о своей дочери.

Еще более «душераздирающая» история случилась с Любовью Ломовой, племянницей Василия Сергеевича. Она вышла замуж совсем молоденькой, 16 лет, по желанию и настоянию своего родителя Ивана Сергеевича, за купеческого племянника Александра Ивановича Трухина, родственника знаменитого купца-благотворителя Степана Ивановича Трухина. Но семейная жизнь у нее совершенно не задалась. Существует две версии этой истории, изложенные самой Любовью Ивановной и ее, можно сказать, оппонентом, С.И. Трухиным. По первой, сразу же после замужества Любовь с ужасом начала убеждаться в наличии душевной болезни супруга, которая проявлялась в том, что он бегал по комнате, кричал и размахивал руками, зажигал где попало свечи и т.п. Опасаясь за свою жизнь, ожидая несчастного исхода от припадков Александра, сама Любовь начала страдать нервным заболеванием, так что отец решил забрать ее от мужа и поселить у себя. Болезнь купеческой дочери продолжалась шесть лет, и она была вынуждена жить у отца. А после его смерти в 1851 г. осталась совсем одна «сиротой». В 1870 г., после 26 лет, истекших со дня ее несчастливого замужества, Любовь Ивановна вдруг решила обратиться в Тульское губернское правление через своего поверенного, князя Александра Ивановича Урусова с прошением об освидетельствовании врачом и признании «умалишенным» своего бывшего супруга. Хлопоты ее также объяснялись тем, что она беспокоилась о состоянии своего мужа — доставшегося ему от отца «…более 1 миллиона», которое могли растратить, а сам Трухин мог остаться «без всяких средств к существованию», несмотря на свои богатства. Дядя больного, присматривавший за ним, С.И. Трухин, был сам уже преклонного возраста, 85 лет. Любовь Трухина-Ломова просила назначить ее опекуном как самого близкого человека, который сможет сохранить состояние Трухина, а самого Александра определить «…в лечебное заведение под надзор опытного врача», где он мог бы покойно существовать и может быть даже вернуться к нормальной жизни. Л.И. Трухина указывала, что об этом неоднократно просила дядю мужа, но тот оставался глух к ее призывам.

Правление затребовало отзыв с другой стороны. И тут появляется версия №2, выдвинутая потомственным почетным гражданином, купцом 1-й гильдии Степаном Ивановичем Трухиным, изложенная не без некоторого литературного шарма, так что отдельные эпизоды можно процитировать: «…Тому 25 лет назад родители невесты настояли и выдали ее за нелюбимого; брак был нежеланным. Событие брака только усилило антипатию к мужу, и в течение 6 месяцев пребывания Любови Ивановны в нашем доме, несчастный супруг боялся подойти к ее спальне: его появление доводило страстно любимую им жену до нервной болезни. Такая грустная жизнь без сомнения могла повлиять на любого человека… Через 6 месяцев Любовь Ивановна самовольно выехала из нашего дома к отцу, и с того времени муж не видал ее. Разлука так его расстроила, что через 2 года он действительно помешался…». Пока что свидетельства разных сторон не особо противоречат — помешался ли Александр на почве отъезда супруги или зачатки душевной болезни проявлялись и раньше и усилили нелюбовь жены, — результат один: супруги расстались. Далее Степан Иванович прямо обвиняет Ломову в корыстолюбии, указывая, что она вовсе не интересовалась своим покинутым мужем до недавнего времени, когда тульскому нотариусу Соколову пришло письмо с требованием «… каких-то бриллиантовых вещей и на содержание по 6 000 сереб. руб. в год…». Затем пришло письмо от ее поверенного с угрозами и предложением встречи. Не находя никакого отклика, Любовь Ивановна решила зайти с другой стороны: добиться признания мужа недееспособным, ареста его имущества и своего назначения опекуном. «…Что доказывает не ее добросердечие, а серебролюбие». Далее Трухин убедительно показывает, почему губернское правление должно оставить ее просьбу «без уважения», используя тогдашнее законодательство о браке.

Ломова не может требовать никакого содержания, так как:

1) виновником распада супружества была она, следовательно, требовать от оставленного супруга чего-либо не имеет права;

2) прошло более 10 лет с момента разъезда супругов, в течение которых она ничего не требовала и не просила, тем самым лишилась права на содержание;

3) освидетельствование сумасшедших может произойти только по настоянию семейства, а так как Ломова в течение 25 лет не является членом семьи, то выступать в качестве таковой не может;

4) арест имущества может произойти только после освидетельствования, а семейство (С.И. Трухин имеет в виду себя, единственного кровного родственника больного) его не требует и не будет требовать, так как имеет полное право не заявлять о сумасшествии своего родственника, если он не причиняет неудобств кому-либо стороннему, и попечение о нем полностью лежит на семье;

5) и последнее, опекунами могут быть только наследники, то есть кровные родственники, а супруги имеют право только на часть имущества в известных случаях.

По духовному завещанию своего брата, Трухин является в данном случае опекуном больного и способен позаботиться о его интересах, как он и делал до сих пор, указывая на его приличное содержание и опасность для жизни больного, если его лишат привычной обстановки и отдадут под надзор в другую среду: «Болезнь его не приносит никому беспокойства, он привык быть при мне, и даже кратковременная разлука может привести к результату, небезынтересному просительнице, домогающейся денежных сумм и опекунства»[20].

После смерти С.И. Трухина опекуном его племянника был назначен купец 1-й гильдии Николай Иванович Ливенцев, который значительно улучшил усадьбу, где жил А.И. Трухин до своей смерти в 1892 г.[21]: к двухэтажному дому по ул. Старо-Павшинской были сделаны пристройки (квартира для прислуги, кладовая), выстроены конюшня, амбар, птичник и коровник, навес для хранения товара и даже конный манеж[22]. Любовь Ивановна доживала в доме отца по ул. Воздвиженской (ул. Революции, д. 4). Известны ее благотворительные деяния: она пожертвовала Успенскому собору женского монастыря большое паникадило, вместе с братом Ильей пожертвовала 750 тыс. руб. серебром на строительство Богоявленского собора в Тульском кремле[23], оставила капитал для организации приюта для престарелых женщин и девочек-сирот, которому также завещала свой дом (ныне часть здания Центрального родильного дома), где приют и открылся в 1911 г.

Заниматься благотворительностью, исполнять общественные должности было в обычае семьи Ломовых. Василий Сергеевич Ломов в течение трех сроков (9 лет) был церковным старостой Богородицерождественской церкви на Ржавце, затем старостой был его брат Иван. В 1831 г. в этом храме был закончен придел во имя Рождества Иоанна Предтечи, на сооружение которого братья Ломовы пожертвовали средства24. Кроме того, В.С. Ломов в 1835 г. выделил значительную сумму на содержание студентов Санкт-Петербургского технологического института и воспитанников училищ коммерческого и торгового мореплавания, за что получил Монаршее благоволение. Сын Ивана Илья был одним из почетных старшин Губернского попечительства дома призрения  бедных в 1860-е годы, одним из основателей фонда «Милосердие», действительным членом этого общества, оказывал постоянные пожертвования малоимущим: например, из «Тульских губернских ведомостей» за 1863 г. можно узнать, что И.И. Ломов и его супруга Капитолина Николаевна регулярно жертвуют деньги в пользу бедных (на Пасху и Рождество), а 20 июля 1863 г. Илья Ломов, почетный старшина Дома призрения бедных, был награжден золотой медалью на шею на ленте ордена Станислава «за усердные труды»[25].

Зять В.С. Ломова, тот самый Иван Николаевич Федуркин, вел торговлю в том числе и в Санкт-Петербурге, где он течение ряда лет поставлял ржаную муку по выгодным для казны ценам в Императорский воспитательный дом, куда также жертвовал значительные средства. По представлению Санкт-Петербургского опекунского совета с соизволения императора 16 мая 1833 г. И.Н. Федуркин был награжден золотой медалью воспитательного дома[26]. Долгое время Иван Николаевич Федуркин был попечителем Санкт-Петербургской больницы Калгина. Его сын Александр Иванович, родной внук В.С. Ломова, после смерти родителя в 1847 г. изъявил желание поступить на место отца. Александр был принят с правом считаться на государственной службе и освобождением от службы по городским выборам, о чем в марте 1848 г. было сообщено тульскому губернатору и городской думе.

Иногда у Федуркиных с благотворительными делами случались прямо-таки невероятные происшествия: в 1855 г. Петр Александрович Федуркин, тот самый племянник-сирота купеческой жены А.С. Федуркиной, опекаемой В. Ломовым, а теперь купец и почетный гражданин, пожертвовал городской думе 990 ведер спирта, сделанного из отходов свекловицы своего Крапивенского завода. Спирт хранился в нанятых у купчихи Владимировой подвалах и должен был пойти на освещение улиц Тулы. В 1856 г. тульский губернатор распорядился спирт принять в казенный магазин (для хранения), но даже к 1859 г. спирт оставался там, где был. П.А. Федуркин пожаловался в канцелярию губернатора, но дума вместе с Казенной палатой отписались, что Федуркин задолжал, и его имущество (в том числе и спирт) должно было использоваться для удовлетворения кредиторов. Дело дошло до Министерства внутренних дел, и спирт все-таки приняли в казенный винный магазин, правда, в половинном количестве, всего 460 бочек. Федуркин объяснил, что вследствие «усушки и утечки» спирта уменьшилось, при этом стал требовать с городской думы платы за тару, пришедшую «в ветхость», и за хранение в частном подвале. Дума упрекнула купца, почему он не сдал свой спирт еще в 1856 г., на что тот ответил: поскольку спирт хранился в опечатанном (!) помещении, он ждал специального чиновника из Казенной палаты. При освидетельствовании спирта выяснилось, что крепость его мала, всего 11 градусов, и для освещения он использоваться не может, а купец настаивал на возвращении своих затрат. Дело тянулось до 1863 г.; дума не желала принимать спирт, так как уже вводился новый вид освещения — керосиновые фонари; казенный магазин требовал спирт убрать (уже 419 бочек!) из-за его дурного запаха; питейное акцизное управление также требовало вывезти спирт, так как намеревалось сдать помещение казенного магазина частным оптовикам, при этом угрожало взять с думы акциз, если спирт не будет использоваться для освещения. Получался замкнутый круг — несчастный дар никто не желал принимать. Купец Федуркин исхитрился и решил дело: он продал свой дурно пахнущий низкопробный спирт (скорее, самогон) тому же питейному управлению, закрыл своей долг купчихе Владимировой, и все облегченно вздохнули. Вот такой круговорот спирта в природе получился[27].

Участие в благотворительных делах помимо хорошей репутации давало еще возможность избежать привлечения к хлопотным и недоходным общественным выборным должностям. Поэтому массовое участие купцов и купеческих детей в богоугодных акциях не всегда объяснялось природной склонностью к благотворительности. Так, Иван Сергеевич, будучи церковным старостой, не мог быть «отвлечен на другие выборные должности», по ходатайству Духовной консистории в 1838 г.[28] Репутация «благодетеля» помогала и при получении звания «по томственного почетного гражданина». Невольно возникают аналогии: в 1833 г. И.Н. Федуркин активно благодетельствует питерскому воспитательному дому и в том же году получает грамоту о возведении своего рода в почетные граждане, в 1838 г. И.С. Ломов — староста Богородицерождественской церкви, и в том же году зачислен в почетные граждане. Об этом же хлопотал и В.С. Ломов, поэтому тульскому губернатору из Министерства внутренних дел в 1838 г. пришел запрос об их моральном и идеологическом облике: не являются ли они тайными раскольниками или сектантами, которые не признают брака, священства, не молятся за царя и всячески совращают православных. Служители Богородицерождественской церкви священник Георгий Михайлов и дьяк Иоанн Вертоградский удостоверили полную благонадежность Ломовых: «…Купцы Василий Ломов с женой Надеждой Егоровой, Иван Сергеев с женой Ольгой, сыном Ильей и дочерью Любовью находятся в исповедании христианской веры по чиноположению греко-российской церкви, а прочих ересей между ними нет…»[29]. В 1838 г. Ломовы также были возведены в сословие потомственных почетных граждан[30].

Очень сложно из немногочисленных архивных источников составить представление о личности человека, но все же кое-какие выводы сделать можно: о Василии Ломове — как об умном обстоятельном человеке, не без житейской хитрости и ловкости (успехи в торговле и производстве говорят за себя), живущим тихо и избегающем всякого шума вокруг своего имени; об Иване, напротив, — как о вспыльчивом, нетерпимом и не боящемся ни общественного мнения, ни неудовольствия властей. В 1841 г. возникло дело о пропавшем оружейнике Иване Неврюеве, который числился в бегах в течение двух лет. Комиссия военного суда при Оружейном заводе допросила объявившегося Неврюева о его пребывании, и он показал, что, считая себя «за штатом», 8 лет назад нанялся к Ивану Ломову на его фабрику в с. Медвенка (та же, названная ранее «при бывшем сельце Петрищеве») вертеть колесо. Ломов при этом не доплатил ему 27 руб. серебром. Свидетелями Неврюев назвал работников Ломова: приказчика Ивана Анофриева, рабочих Ивана Жданова, Никифора Лаптева, дворника Василия Рогова. Сам Иван Ломов отказался, и в довольно грубой форме, давать вообще какие-либо свидетельства; его работники также заявили, что в глаза не видали никакого Неврюева. Сам оружейник вскорости помер от болезни, так что купца Ломова пришлось от ответственности за «незаконное удержание» освободить, сделав лишь выговор[31].

В 1844–1848 гг. между Иваном Сергеевичем Ломовым и помещицей Дарьей Александровной Кологривовой происходили нешуточные баталии, судебные и личные, по поводу спорной земли при с. Медвенка Тульского уезда. Ломов и Кологривова купили у г. Сахарова земли в дачах с. Медвенки (лес). О границах участков у них и зашел спор, который в течение нескольких лет с помощью становых приставов, губернских землемеров, казенного лесничего и уездного суда пытались решить тяжущиеся. Доходило и до потасовок: в 1844 г. Кологривова жаловалась исправнику, что сын Ивана Илья с двумя работниками пришли с пилами в ее лес и выгнали оттуда ее старосту и крестьян, грозились их побить, а о самой Кологривовой отзывались неприлично. Иван Ломов также жаловался на порубку 500 корней леса своего участка крестьянами помещицы. Землемер Васильев измерил участок, нашел, что вся земля Кологривовой имеется в наличии и даже с излишеством. Кологривова подала апелляцию на решение суда и вновь жаловалась, что послала крестьян нарубить два воза хвороста для топки, а они встретили приказчика Ломова, который им это запретил и, призвав «60 человек фабричных», грозил всех перебить. И только в 1848 г. пакостное дело было закончено[32].

В 1840 г. Департамент мануфактур и внутренней торговли Министерства финансов России предоставил право фабрике Василия Ломова ставить на вывесках и клеймах изображение Государственного герба «…за отличную выделку изделий, особенно самоваров…»[33]. Среди тульских самоварных фабрикантов Василий Ломов первым удостоился этого почетного свидетельства качества своих изделий. (Например, Иван Григорьевич Баташев право ставить герб и зва ние «придворного фабриканта» получил только через 15 лет, в 1855 г.) С этого времени Василий Ломов — признанный лидер среди тульских самоварщиков. В 1841 г. на его фабрике работало 182 человека, которые в том же году изготовили латунных самоваров на сумму 115 524 руб., томпаковых и медных самоваров — на 21780 руб., рукомойников и прочих медных вещей — на 6350 руб., общим весом на 34 562 кг. Объемы у Ивана были гораздо меньше: рабочих 30 человек, сделано самоваров на 54 860 руб., общим весом на 18 018 кг [34]. Фабрика Василия размещалась в двух отдельно стоящих зданиях, одно- и двухэтажных, при собственном доме на Ломовской улице (ныне Денисовский переулок), во дворе стояла также кузница (самая большая по площади среди всех показанных на самоварных фабриках за 1840 г. — 46 кв. саженей (209,4 кв. м). У Ивана фабрика была в половине жилого дома на Воздвиженской (ул. Революции), и кузня занимала вдвое меньшую площадь — 20 кв. саженей (91 кв. м)[35].

Размеры кузниц стали иметь важное финансовое значение после указа Тульского губернского правления 1831 г., где говорилось, что каждое каретное или самоварное заведение или иное, имеющее кузни, должны платить по 3 руб. за квадратную сажень за то, что производят смрад и пожароопасны. Сделано это было для того, чтобы понудить владельцев кузен переносить их на окраину города, тогда акциз был бы меньше. Василий Ломов должен был платить за свои площади по 138 руб. в год, ему, как рачительному хозяину, это не понравилось, и в 1835 г. он подал жалобу в губернское правление на «несправедливо взимаемые деньги за чернодельные кузни». Ломов жаловался на то, что дума через депутата Маликова взыскала с него 275 руб. за 1833 и 1834 гг., воспретила выдачу паспорта на отъезд из города и пригрозила взыскать столько же за остальное время. Купец указывал, что его кузня является «пожигательным горном» для пайки самоваров и деталей, поэтому не может быть приравнена к тем кузням, где куют и варят металл, и просил вернуть «неправедно взятые деньги». Действительно, после проверки правление приказало думе деньги вернуть, а фабрику Ломова внести в список тех заведений, которые платят акциз по 5 коп. с сажени (кузни которых вынесены за город). Дума предоставила справку, что Ломов заплатил только за 1833 г. 138 руб., и более ничего, но фабрику его в такой реестр внесла[36].

Пример Ломова вдохновил многих: тут же в городскую полицию пришли прошения от купцов И.С. Ломова, Н.И. Черникова, П.М. Балашева, Г.Я. Сиднева (все самоварные фабриканты) об исключении их фабрик из числа взимаемых по 3 руб. акциза, «…потому что их горны причислены к кузням по недосмотру депутатов Думы, призванных следить за правилами торговли и промышленности». Особенно ядовитым было прошение И.С. Ломова, что еще раз говорит об его характере: «…По приказу здешней городской полиции по отношению Градской Думы требуете вы с меня акцизных за кузню денег, на что имею честь объявить, что при доме моем, хотя и имеется самоварная фабрика, а при ней сделаны горны для пайки самоваров, но только таких кузен, кои бы приносили смрад и нечистоту, у меня нет, а потому взыскивать с меня показанных акцизных денег не следует, и я платить оных не обязуюсь… Посему … прошу сие мое объявление отправить в тульскую Градскую Думу и акцизных денег с меня более не взыскивать»[37].

Желающих вернуть свои деньги становилось все больше, и губернское правление выпустило еще один указ о том, что «…производить возврат акцизных денег только в том случае, если положение сих заведений не отличается от фабрики купца Ломова, в сомнительных же случаях представлять в губернское правление…»[38].Василий Ломов умер в 1848 г., его имущество, весьма изрядное, отошло родным внукам Александру, Михаилу Ивановичам и Олимпиаде Ивановне Федуркиным: фабрика и дом во 2-й части города (Ломовская улица), домовладения в 1-й части города (дома на Посольской улице и Кашинском переулке)[39].

В это время фабрика вырабатывала гораздо меньше изделий, чем 10 лет назад: самоваров латунных и томпаковых, а также латунных умывальников, общим весом на 2089 пудов, на сумму 36 158 руб., при 160 рабочих[40].

В 1855 г. Александр ушел на военную службу на Кавказ41, и делом остался заправлять его брат Михаил, но вскоре решил фабрику продать. Покупатель, конечно, нашелся быстро: Надежда Петровна Ионова, коллежская секретарша, пожелала приобрести знаменитую фабрику, но непременно с правом ставить герб на своих изделиях (как при В.С. Ломове). Михаил Федуркин решил просить Министерство финансов разрешить передать это почетное право (ничего дедушкиного ему не было жалко!) в чужие руки. Тульский ремесленный голова Окороченков указывал, что фабрика, бывшая Ломова, а теперь его внука, находится там же (то есть в Ломовском переулке) во 2-й части города, по качеству и количеству изделия ничем не отличаются и пользуются тем же предпочтением у покупателей. Ионовой разрешили вместе с фабрикой приобрести и право на герб, но с условием, если самовары будут отличаться качеством и количеством, то такие следует клеймить особым клеймом «Куприн»[42].

Скорее всего, это клеймо не использовалось (как-то никому не попадались самовары с таким названием), Ионова клеймила гербом все самовары; в 1863 г. возмущенные конкуренты, а именно Никита Лисицын, Семен Уваров, Александр Маймистов и Иван Федуркин (не родственник, а однофамилец ломовского внука) пожаловались в Министерство финансов в Департамент мануфактур и внутренней торговли на «некоторых фабрикантов», которые «дарованные им клейма употребляют неправильно». Министерство поручило Тульской ремесленной управе следить, чтобы «фабриканты, имеющие на то право, клеймили зображение Государственного герба только на изделия, приготовленные на собственных заведениях, а не приобретенных покупкой от других мастеров…»[43]. (ведь как хорошо: купить недорогие самовары малоизвестных фабрик, тиснуть на них герб, и продавать уже втридорога!)

От Василия Ломова осталась еще и лавка, в совместном владении с братом Иваном (скорее всего, они торговали там самоварами). В 1850 г. на Василия (уже умершего) пришел штраф за неправильную торговлю его приказчиком Поздняковым, и Иван, как всегда, ловко отписался: богородицкий мещанин Петр Поздняков торговал в лавке без свидетельства, но заведовал лавкой сын Ивана Илья, дескать, с него и спрашивайте[44].

Иван Ломов умер в следующем 1851 г.[45] и свои промышленные предприятия оставил сыну Илье: фабрику на Воздвиженской улице, уже в отдельном каменном здании, лавку, бумажный и медерасковочный завод в Тульском уезде при с. Медвенка. Илья, не в пример внукам Василия, отцовские заведения не растратил. В 1863 г. за ним числились следующие предприятия:

1) самоварное заведение в одном каменном корпусе (адрес не указан, вероятнее всего, это Воздвиженская улица, так как Надежда Ионова указывает адрес своей фабрики как «Ломовская улица»). На фабрике И.И. Ломова работает 70 человек, выпускают латунные и томпаковые самовары на 31 000 руб., общим весом 21 294 кг. Основано в 1807 г. (это на совести Ильи Ломова, дата состарена на 5 лет, возможно, чтобы подчеркнуть свое первенство перед Ионовой, купившей фабрику дяди Василия);

2) «медиковальный завод» на Веневской дороге в 10 верстах от города, существует с 1830 г. Работают 45 человек, производят латуни на 61 000 руб. в год;

3) воскобелильный завод, там же, в 11 верстах, существует с 1836 г., выбеливает воск до 57 330 кг на сумму 4 800 руб. в год. Работают 28 человек с апреля по октябрь;

4) бумажно-оберточное заведение, там же, в 9 верстах от города, существует с 1839 г. работают 20 человек, производят бумаги до 4000 стоп на сумму 4 200 руб. в год;

5) там же находился еще и чугунно-литейный завод, но в 1863 г. он бездействовал[46].

Со временем число предприятий, принадлежавших Илье Ломову, стало сокращаться: так, в ведомостях 1872-1880 гг. указывались только бумажная фабри ка и медерасковочный завод в Тульском уезде и самоварная фабрика в Туле, в 1882 г. бумажной фабрики уже не было, в 1884 г. работала только самоварная фабрика в Туле. Адрес этой фабрики изменился: с конца 1860-х гг. — это Ломовский переулок (бывшая улица). Вряд ли Илья Ломов поменялся фабриками с Н. Ионовой, скорее всего, его фабрика и находилась между Воздвиженской и Ломовской улицами, при жизни Ивана Ломова указывали Воздвиженскую, а позже — Ломовскую, тем более, что немолодому купцу наверняка льстило, что улица (переулок) названы в честь их фамилии.

В 1876 г. фабрика Надежды Ионовой (бывшая Василия Ломова) была закрыта[47], осталась существовать только фабрика Ильи Ивановича.  

После 1884 г. фабрика была закрыта. Илье Ломову было уже около 60 лет, наследников не имелось, а жизнь вокруг него менялась существенно: в 1879 г. он вдруг получил по почте письмо, где некие революционные люди угрожали ему смертью в ближайшие полгода. Кроме угроз, письмо было наполнено разными лозунгами, как-то: «В Туле скоро будет бунт. Режь купцов! Ура! Да здравствует свобода!»[49]. Перепуганный Ломов обратился к полицмейстеру, но тот сам получил похожее послание: его грозили убить, если он не оставит должность. В те, еще достаточно спокойные годы (до убийства Александра II оставалось целых два года), на промышленный город с 80 000 жителями и двумя вокзалами приходилось всего 115 полицейских: 4 пристава, 11 помощников и 100 городовых. А разные «прогрессивные» веяния из столиц, конечно, доходили до Тулы. Скорее всего, кто-то из молодежи решил таким образом напугать толстосумов, и выбрали самых известных (кроме Ломова, такое письмо получил П.М. Васильков, кожевенный фабрикант). Илья Иванович Ломов скончался позже обещанных шести месяцев. Последнее упоминание о его фабрике относится к 1885 г., но запись о его смерти в метрических книгах близлежащих церквей пока не найдена.

Его родственник, Михаил Иванович Федуркин, растратив дедовское состояние, жил в 3 части города, на углу улиц Алексинской и Госпитальной (ныне ул. М. Горького и Сакко и Ванцетти). В 1902 г. он просил план на дворовое место в Кашинском (Центральном) переулке, где ему принадлежал дом с флигелем и три сарая, чтобы заложить их в Московском земельном банке[50]. Так от огромного богатства Ломовых практически ничего не осталось, и только название Ломовского переулка все еще напоминало об известных фабрикантах Тулы.

1. ГАТО. Ф. 330. Оп. 1. Д. 11. Л. 466.

2. ГАТО. Ф. 329. Оп. 1. Д. 14. Л. 314.

3. ГАТО. Ф. 118. Оп. 1. Д. 239. Л. 86.

4. ГАТО. Ф. 142. Оп. 1. Д. 295. Л. б/н.

5. ГАТО. Ф. 328. Оп.1. Д. 10. Л. 103.

6. ГАТО. Ф. 90. Оп. 1. Д. 969. Л. 146,147.

7. Там же.

8. ГАТО. Ф. 90. Оп. 1, т. 4. Д. 4173. Л. 1-10.

9. ГАТО. Ф. 327. Оп. 1. Д. 14. Л. 363.

10. ГАТО. Ф. 518. Оп. 1, т. 1. Д. 2010. Л. 1–23.

11. ГАТО. Ф. 90. Оп. 1, т.10. Д. 8608. Л. 1–5.

12. Там же. Т. 15. Д. 11470. Л. 49.

13. Там же. Т. 3. Д. 2970. Л. 1–6.

14. Там же. Т. 11. Д. 9069. Л. 1–6.

15. Там же. Т. 15. Д. 11470. Л. 123.

16. ГАТО. Ф. 3. Оп. 12. Д .75. Л. б/н.

17. ГАТО. Ф. 518. Оп. 1, т. 2. Д. 4512. Л. б/н.

18. Там же. Т. 4. Д. 10980. Л.1.

19. ГАТО. Ф. 405. Оп. 1. Д. 28. Л. 176, 167, 188.

20. ГАТО. Ф. 518. Оп. 6. Д. 448. Л. 2–7.

21. ГАТО. Ф. 93. Оп. 1. Д. 50. Л. 60.

22. ГАТО. Ф. 174. Оп. 1. Д. 3144. Л. 1–24.

23. Тульский Синодик. Тульская епархия (1558–2009) / авт.-сост. Т.В. Георгиевская, М.В. Петрова. Тула: АСТРА-ПРИНТ, 2010. С. 263.

24. ГАТО. Ф. 90. Оп. 1, т. 19. Д. 15162. Л. 1-16.

25. Тульские губернские ведомости. 1863. №49.

26. Руднева Н. Почётные граждане города Тулы // Тульский краеведческий альманах. 2003. Вып. 1. С. 90.

27. ГАТО. Ф. 518. Оп. 1, т.5. Д. 12433. Л. 4–48.

28. Там же. Т. 2. Д. 4400. Л. 2.

29. Там же. Д. 4483. Л. 1–3.

30. ГАТО. Ф. 518. Оп. 1, т. 4. Д. 9428. Л. 9.

31. ГАТО. Ф. 90. Оп. 1, т. 22. Д. 16729. Л. 1–10.

32. ГАТО. Ф. 90. Оп. 1, т. 24. Д. 18951. Л. 1–11; Т. 25. Д. 20150. Л. 1–2; Т. 26. Д. 20396. Л. 1–8.

33. ГАТО. Ф. 90. Оп.1, т. 31. Д. 24378. Л. 1.

34. Тульские губернские ведомости. 1841. №26.

35. ГАТО. Ф. 518. Оп. 1, т. 2. Д. 5279. Л. б/н.

36. Там же. Т. 1. Д. 3753. Л. 1-31.

37. Там же. Л. 13.

38. Там же. Л. 18.

39. ГАТО. Ф. 518. Оп. 3. Д. 8119. Л. 245; Д. 8120. Л. 200.

40. ГАТО. Ф. 90. Оп. 1. Т. 29. Д. 23305. Л. 147,147а.

41. ГАТО. Ф. 518. Оп. 1, т.4. Д. 10980. Л. 3.

42. ГАТО. Ф. 90. Оп. 1, т. 31. Д. 24378. Л. 1-11.

43. Там же. Т. 33. Д. 26302. Л. 1.

44. ГАТО. Ф. 518. Оп. 1, т. 3. Д. 9015. Л. 2-4.

45. Там же. Т. 4. Д. 9428. Л. 3.

46. ГАТО. Ф. 445. Оп. 1. Д. 425. Л. 50, 55, 56.

47. ГАТО. Ф. 90. Оп. 1. Т. 40. Д. 32642. Л.156.

48. ГАТО. Ф. 90. Оп. 1, т. 39. Д. 31435. Л. 15; Оп. 5. Д. 2. Л. 39; Т. 41. Д. 34204. Л. 296; Т. 43. Д.

37231. Л. 14, 15; Оп.5. Д. 24. Л. 13, 339; Т. 42. Д. 35323. Л. 14, 15.

49. ГАТО. Ф. 90. Оп.1, т. 41. Д. 33325. Л. 17.

50. ГАТО. Ф. 174. Оп. 2. Д. 2206. Л. 1–3.

Библиографическая ссылка:

Бритенкова Л.Н.  Расцвет и закат одной фамилии // Тульский краеведческий альманах. - 2015. - Вып. 12. - С.156-170.