Тульские концентрационные лагеря принудительных работ в 1919–1923 гг.: принципы организации, цели создания,динамика существования

Ю.Ф. Смирнов

Предпосылки к организации концентрационных лагерей принудительных работ на территории Тульской губернии в условиях Гражданской войны, стремительного переустройства общества и начатого большевиками социального экспериментаторства к 1919 г. уже вполне сложились. Именно в 1919 г. тульские большевики почувствовали себя более устойчиво, смогли укрепить свою власть, им удалось поколебать влияние меньшевиков в заводских и цеховых комитетах оборонных предприятий Тулы и в Тульском отделении Союза металлистов. Вместе с тем 1919 г. был самым напряженным годом Гражданской войны, когда власть большевиков находилась на грани уничтожения. В августе 1919 г. отдельные отряды конницы Мамонтова достигли южных уездов Тульской губернии, поставив под угрозу центр производства оружия в Туле. Только величайшим напряжением сил большевикам удалось разгромить основные силы белых и отбросить их на юг. Именно в это время в Тульской губернии начинается создание системы концентрационных лагерей принудительных работ.

Инициатива организации концентрационных лагерей исходила от центральной власти, и существенным толчком в этом процессе стали покушения на лидеров большевиков. Вместе с тем стоит отметить, что и местные органы управления и юстиции проявляли активность по этому вопросу. Так, 13 июня 1919 г., когда идея создания концентрационного лагеря в Туле находилась еще только на стадии разработки предварительных планов и, скорее всего, не была известна широкому кругу должностных лиц, заведующий отделом юстиции Тулгубисполкома направил в отдел управления телефонограмму, в которой просил сообщить «организованы ли и оборудованы концентрационные лагеря»[1]. Телефонограмма эта стала результатом запросов народных судов в отдел юстиции «о том, куда направлять порочных членов общества». Не вполне понятно, кто имелся в виду, но точно ясно одно — специальное место для заключения лиц, поступки и действия которых выходили за рамки дозволенного новой властью, было совершенно необходимо, поскольку места заключения, находившиеся в ведомстве Народного комиссариата юстиции, не могли справиться с потоком вновь осужденных.

Сама идея концентрационного лагеря, как места содержания больших групп людей, для туляков в это время уже не была нова. К 1919 г. в Белеве Тульской губернии существовал концентрационный лагерь, в котором содержались военнопленные Гражданской войны, используемые на различных работах. Кроме того,  в годы мировой войны на территории Российской империи активно использовался труд военнопленных австрийской и немецкой армий. И Тульская губерния вовсе не была исключением. Здесь труд военнопленных стал использоваться с 1915 г. и применялся главным образом в сельском хозяйстве — в помещичьих экономиях, чтобы восполнить недостаток рабочих рук в связи с призывом крестьян в армию. По нашим подсчетам, на сельскохозяйственных работах в Тульской губернии на ноябрь 1915 г. было задействовано, как минимум, 2799 военнопленных и еще 50 человек трудилось на Мышегском чугунолитейном заводе[2]. Некоторая, по-видимому, небольшая часть военнопленных использовалась на городских работах в уездных городах губернии, где они выполняли различную «черную» работу. К осени 1916 г. число военнопленных заметно возросло. В отношении Тульского дворянского депутатского собрания начальнику штаба Верховного главнокомандующего М.В. Алексееву от 9 октября 1916 г. говорится, что на сельскохозяйственных работах в Тульской губернии занято 12450 военнопленных, которые трудятся в своей основе в помещичьих хозяйствах[3].

Организационным толчком процесса создания лагерей принудительных работ на всей подконтрольной большевикам территории России стала телеграмма заведующего Центральным управлением лагерей члена коллегии НКВД и ВЧК М.С. Кедрова, направленная 17 апреля 1919 г. всем губчека и отделам управления губисполкомов. В телеграмме содержалось требование «немедленно приступить к устройству лагерей принудительных работ и открыть таковые не позже двадцатого мая»; каждый лагерь должен был быть рассчитан не менее чем на триста человек. Рекомендовалось устраивать лагеря в черте города в помещениях монастырей, указывалось также на необходимость соблюдения санитарных и противопожарных норм и принятия мер против побегов. Здесь же указывалось, что Центральное управление лагерей является тем органом, который будет источником финансирования создания лагерей на местах[4].

26 апреля 1919 г. за подписью Кедрова в отделы управления губисполкомов была разослана телеграмма, в которой указывалось на необходимость срочно командировать в Москву в распоряжение отдела принудительных работ НКВД «одного энергичного распорядительного товарища, знакомого с ведением хозяйства, для ознакомления с работой по устройству лагерей»[5]. Таким образом, руководящий персонал для лагерей должен был подбираться на местах. К середине мая Тулгубисполком подобрал такого человека. Им оказался К. Козаков, назначенный vотделом управления на должность заведующего лагерем принудительных работ.

К середине мая 1919 г. в соответствии со сроками, установленными первой телеграммой Кедрова, лагерь в Туле уже должен был функционировать. Хотя сроки эти были, мягко говоря, невыполнимы, поскольку заново, в месячный срок на пустом месте организовать столь сложный орган как лагерь принудительных работ, да еще при недостатке ресурсов, было просто невозможно. Тем не менее, процесс пошел, и первым следом начавшейся работы стала увеличивающаяся переписка между органами. Первую скрипку тут играли, конечно, уже упомянутые отдел управления губисполкома и губчека.

20 мая 1919 г. по требованию заведующего отделом управления Маторина состоялось совещание с участием представителей жилищного отдела, управления городской милиции и отдела распределения рабочей силы по вопросу «о приискании помещения для концентрационного лагеря». На совещании было решено, что наиболее подходящим местом для этого будет Щегловский мужской монастырь, «находящийся за Чулковской слободой на выгоне г. Тулы». Представители местной власти, в данном случае, действовали полностью в соответствии с инструкциями из центра. В этот же день в Президиум Тулгубисполкома было направлено ходатайство о национализации Щегловского монастыря для «означенной надобности», а в Тулгубчека отношение, в котором оповещалось, что «отдел управления, назначив на должность коменданта лагеря тов. Козакова и возбудив перед Президиумом Губисполкома ходатайство о национализации Щегловского монастыря, просит чрезвычайную комиссию теперь же приступить к организации лагеря, а затем передать его в заведывание отдела управления»[6]. Отдел управления, таким образом, брал на себя лишь организационные и кадровые вопросы, связанные с улаживанием отношений между органами, а губчека должна была заняться хозяйственной стороной дела.

В Щегловском монастыре первоначально предполагалось создать условия для размещения 150 человек, но в дальнейшем расширить его возможности для размещения 300 человек, требуемых постановлением ВЦИК. Единственными помещениями, в которых можно было разместить заключенных, являлись монастырские кельи. При этом тридцать монахов предполагалось распределить по городским квартирам. Штатный состав лагеря планировался в количестве 58 человек — заведующего, трех помощников, делопроизводителя, письмоводителя, курьера, фельдъегеря и охранников.

Однако скоро стало ясно, что монастырских келий будет недостаточно для размещения нескольких сотен заключенных, поэтому началась работа по поиску новых помещений, и к концу лета 1919 г. они были найдены. В это же время произошла и смена руководства будущего лагеря. На место К. Козакова комендантом лагеря был назначен сотрудник ВЧК И.Ф. Бухман, который для этой цели специально был командирован из Москвы в Тулу. Чрезвычайная комиссия, таким образом, поставила под свой контроль не только работу по созданию лагеря, но и в целом процесс его функционирования.

Для лагеря было отведено 11 бараков губернской военно-инженерной дистанции, в которых, кроме заключенных, предполагалось разместить все хозяйство лагеря: кухню, конюшню, лазарет и мастерские. Как отмечалось в первом отчете коменданта лагеря от 13 октября 1919 г., первоначально пришлось столкнуться с рядом трудностей материального характера: «бараки эти были совершенно не оборудованы под жилые помещения и нуждались в капитальном ремонте — однако — несмотря на ряд неблагоприятных условий, как-то: отсутствие необходимых денежных средств, материалов и рабочей силы, работы по ремонту и приспособлению бараков были закончены в течение одного месяца и уже 23 сентября концентрационный лагерь был фактически открыт»[7].

Штат сотрудников лагеря на этапе его создания был минимален. Первоначально работа по его созданию велась одним комендантом, и лишь с 10 сентября из губчека был назначен «помощник коменданта тов. Козин, на которого было возложено заведование хозяйственной частью»; правда, уже 15 сентября он был сменен, поскольку не смог справиться с возложенными на него обязанностями. Формирование штатов шло достаточно медленно. К концу сентября, кроме коменданта и его помощника, были введены должности делопроизводителя канцелярии и казначея. Стоит отметить, что все лица, занявшие эти должности, были командированы губчека, поэтому тульский концентрационный лагерь принудительных работ в полной мере может считаться детищем чрезвычайной комиссии.

Вслед за окончанием подготовки бараков началось поступление заключенных. С 28 сентября по 12 октября 1919 г. в лагерь было принято 194 человека: 132 человека из губернского места заключения и губчека, 23 человека поступили из г. Ефремова Тульской губернии, остальные из Ярославля и Старого Оскола[8]. Большинство прибывших заключенных — 103 человека — были местными жителями, арестованными губчека в качестве заложников. Превалирование «местных» заключенных, содержащихся в лагере, над лицами из других губерний, будет сохраняться до весны 1920 г., когда в них начнут поступать военнопленные Гражданской войны.

В течение октября количество заключенных значительно выросло, на 25 октября в лагере состояло уже 295 человек. Как отмечалось комендантом лагеря, это увеличение было связано с «арестами буржуазии и перерегистрацией нетрудового элемента … ежедневно пребывают в лагерь новые партии заложников…»[9]. Всего с сентября 1919 г. по 1 января 1920 г. через лагерь прошел 1051 человек; из них подследственных — 288, осужденных на срок до 5 лет — 398, осужденных на срок более 5 лет — 35 человек, заложников и заключенных до окончания Гражданской войны — 259, военнопленных — 71.

Основную массу заключенных, попавших в лагерь в 1919 г., составляли срочные заключенные со сроком до 5 лет; у большинства из них, по-видимому, были небольшие сроки: от нескольких недель до нескольких месяцев, поскольку за указанный период по истечении срока заключения было освобождено 580 человек. Вторую по численности группу составляли заложники. При этом видно, что основная их масса была взята в октябре 1919 г., после чего их численность резко снизилась. Это говорит о том, что губчека в это время направила в лагерь основную массу тех, кого большевики могли считать представителями враждебных групп на территории Тульской губернии. Постепенно большинство заключенных стали составлять лица, в отношении которых еще не вынесен приговор, так называемые «следственные», и заключенные на небольшие сроки. Именно за их счет и наполнялся в своей основе лагерь с ноября 1919 г. Комендант лагеря Бухман отмечал, что большинство из них были представителями «рыночных торговцев-спекулянтов или из типично уголовного элемента, т.е. карманных воров и т.п. преступников»[10]. Военнопленные и заключенные на срок более 5 лет составляли в это время лишь незначительную часть. В первые четыре месяца существования лагеря сразу же проявилась потребность в нем, поскольку число пребывающих заключенных от месяца к месяцу увеличивалось.

 По данным анкеты, направленной Бухманом в отдел принудработ НКВД, на 1 января 1920 г. тульский лагерь мог вместить уже 700 человек, при этом 338 мест было заполнено. Бараки были общие с расчетом: максимум — 124 человека, минимум — 100 человек в каждом. Состав заключенных был разнообразен, но в связи с большим притоком заключенных из Москвы стали преобладать лица, заключенные в лагеря за уголовные преступления[11]. 22 октября в Тулу с проверкой работы лагеря прибыл «заведующий всеми лагерями республики тов. Попов», который, как следует из отчетов коменданта, остался удовлетворен работой и способствовал предоставлению кредита в 200 000 рублей от отдела принуди- тельных работ НКВД[12].

31 января 1920 г. Начвсероглавштаба Н.И. Раттель и заведующий отделом принудительных работ НКВД Ф.Д. Медведев направили в Тулгубисполком и коменданту тульского концентрационного лагеря телеграмму, в которой предлагали расположенный в Белеве и находящийся в ведении Губпленбежа «лагерь военнопленных с контингентом таковых передать в ведение коменданта лагеря принудительных работ»[13]. Телеграмма аналогичного содержания была направлена председателем Центрпленбежа Радеком в Тулгубпленбеж[14]. В Белевском лагере в это время находилось 113 человек, и одной из причин его закрытия являлась его малочисленность. 26 февраля 1920 г., то есть через месяц после получения телеграммы из Москвы, Бухман направил в Губпленбеж отношение с просьбой в срочном порядке дать распоряжение о выезде и переходе в его ведение Белевского концентрационного лагеря со всей администрацией, служащими, движимым имуществом, перевозными средствами и всеми заключенными. Отдельно Бухман просил передать в его распоряжение всех специалистов и квалифицированных рабочих[15].

Поступление военнопленных стало толчком к созданию в системе губернских органов власти подотдела принудительных работ в составе отдела управления губисполкома. Эта инициатива всецело исходила от И.Ф. Бухмана, который обосновал ее необходимость в ряде документов. В записке от 28 февраля 1920 г. Бухман утверждал, что необходимо создание нескольких новых лагерей, «поэтому надо принять меры, чтобы их организация и деятельность была проведена по одному плану и имела однообразный характер». По мнению Бухмана, «только при центральном управлении можно извлечь максимум рабочей энергии (из заключенных — Ю.С.)»[16]. Сама идея создания местных подотделов принудительных работ в структуре отделов управления была утверждена постановлением Всероссийского съезда заведующих отделами управления 28–31 января 1920 г.[17]. В Туле создание этого структурного подразделения вызывалось жизненной необходимостью: с одной стороны, правильной постановкой дела принудительных работ в губернском масштабе, а с другой — необходимостью объединения лагерей под одним руководством.

Бухман предполагал открыть два новых лагеря, численность заключенных в каждом из которых для удобства управления не должна была превышать 700–800 человек. Получалось, что в трех тульских лагерях можно было содержать более двух тысяч человек. При этом все лагеря должны были находиться в одном месте, повышая тем самым возможности управления. В лагере №1 предполагалось разместить заключенных — специалистов подотдела и мастерских, а также женщин; в лагере № 2 — чернорабочих, занятых на внешних и сельскохозяйственных работах, склад сельскохозяйственных орудий и склад инженерных инструментов; в лагере № 3 — следственных заключенных и лиц, требующих специального надзора и особых помещений, прачечную и баню. При этом, по мнению Бухмана, администрация подотдела принудительных работ должна была располагаться в тех же помещениях, что и лагеря, тем самым оптимизируя возможности управления и сбережения ресурсов.

В документе предлагалась и структура штата нового органа. Комендант лагеря №1 должен был возглавить и подотдел. Нетрудно догадаться, что на должность заведующего подотделом Бухман стремился продвинуть самого себя. В штат концентрационного лагеря, кроме коменданта, входило еще 13 должностей, из которых только шесть должны были замещаться путем вольного найма, главным образом, руководящие должности, а на остальные набирались люди из состава заключенных[18].

В отделе управления проект, предложенный Бухманом, был одобрен, а все организационные мероприятия поручались автору. Уже 4 марта 1920 г. Бухман сообщал в Центральное управление лагерей, что во исполнение постановления отдела управления Тулгубисполкома от 28 февраля 1920 г. подотдел принудительных работ в Туле начал действовать[19]. 14 марта 1920 г. Бухман сообщал в отдел управления и губчека, что в помещениях Воронежских казарм открыт новый лагерь на 800 человек. Здесь же он говорил о невозможности больше занимать свою должность в силу перегруженности работой и о необходимости направить для работы в подотдел двух человек на должности заместителя заведующего и коменданта концентрационного лагеря № 1. В отделе управления и губчека вовсе не собирались отпускать Бухмана с занимаемой им должности. 24 марта 1920 г., как раз в день, когда в концентрационный лагерь прибыла новая партия заключенных — участников богородицкого крестьянского восстания, на заседании коллегии отдела управления Тулгубисполкома предложенный Бухманом план организации подотдела принудительных работ был утвержден, правда, с добавлениями, внесенными председателем губчека А.И. Каулем, который посчитал необходимым предоставление периодических докладов и отчетов о деятельности подотдела в Губернскую чрезвычайную комиссию[20]. 27 марта на заседании Президиума Губисполкома Бухман был утвержден в должности заведующего подотделом, и с этого момента в системе органов государственной власти на губернском уровне возник новый орган, который сконцентрировал в своих руках деятельность в сфере принудительного труда.

Одну из главных забот И.Ф. Бухмана составлял вопрос охраны лагерей, поскольку уже осенью 1919 г. возникла проблема побегов, оставшаяся нерешенной вплоть до ликвидации всей лагерной системы в 1923 г. В первый же месяц из лагеря сбежали четверо заключенных. В 1919 г. всего бежали 11% заключенных, в январе 1920 г. — 16%, в феврале 1920 г. — 11%[21]. Как отмечалось в отчетах коменданта, «побеги главным образом совершаются при командировках заключенных вне лагеря, что объясняется недостаточностью конвоя и недостаточной его обученностью. Бегут исключительно типично-уголовные заключенные, то есть, воры, мелкие жулики, рыночные элементы»[22]. Особенно сложная ситуация с побегами сложилась «в дни налета Мамонтова», когда запертые в лагерь заложники почувствовали возможность изменить свою судьбу.

В сентябре 1919 г. охрану лагеря осуществляли 45 красноармейцев, прикомандированных из 30-го батальона войск внутренней охраны. Красноармейцы несли не только караульную службу, но и конвоировали заключенных на внешние

работы, за пределами лагеря. В дальнейшем с увеличением числа заключенных наличного состава охраны оказалось явно недостаточно. Для предотвращения побегов Бухман предпринял ряд мер: он поднял вопрос о введении круговой поруки заключенных и ответственности конвоиров за побеги порученных их надзору заключенных, а также о создании специальной охраны, подчиненной непосредственно коменданту. Но вопрос этот был отложен, поскольку охрану просто не из кого было укомплектовать, так как все людские ресурсы были направлены на фронт, а также на создание продовольственных отрядов. Кадровый дефицит был таков, что тульским большевикам приходилось прибегать к услугам бывших австрийских военнопленных. 29 января 1919 г. Бухман сообщал в Центральное управление принудработ о невозможности сформировать отряд для охраны лагеря, поскольку «все австрийцы направлены австросоветом в продовольственные заградительные отряды. И даже формирование отряда для вверенного мне лагеря отложено до прибытия эшелона австрийцев из Смоленска…»[23].

Проблема побегов особенно сильно проявилась зимой 1919–1920 гг. Так, заключенный Панин Иван Сергеевич, два раза побывавший в тульском лагере и дважды сумевший бежать из него, в своем заявлении следователю МЧК Бутырской тюрьмы отметил интересные стороны жизни в тульском лагеря в январе 1920 г. «…После поверки, не получив хлеба, погнали 80 человек на оружейный завод сгружать дрова. Работали с 9 утра до 7 вечера без обеда, но горе в том, что из 80 человек 20 убежало… И вот в течение 2-х недель из 148 человек осталось только 46, а остальные все разбежались…». Видимо, конвой выполнял свои обязанности лишь формально и сочувствовал заключенным, если они могли совершать побеги даже группами. Еще более показателен рассказ Панина о его собственном побеге: «…И вот от этих истязаний терпение лопнуло, и утром 24 февраля, идя на работу без конвоя, я задумал бежать в Москву, явиться в бюро принудительных работ с повинной. Но сделать это не удалось, так ка 26 я был задержан помощником Минаковым и на его вопрос, почему ты шляешься, я прямо ответил, что хотел бежать в Москву… и показал сам ему заполненный мною бланк об освобождении из лагеря, который взял из канцелярии…»[24]. Приведенный документ говорит о том, что и в самом тульском лагере заключенные могли иметь достаточную свободу, если самовольно заполняли бланки на освобождение. На основании вышесказанного можно предположить, что и статистика побегов заключенных из лагеря, скорее всего, занижалась его руководством.

Озабоченность охраной лагеря вызывалась не только насущными потребностями окарауливания и конвоирования заключенных на работы. Лагерь был местом концентрации враждебных большевикам лиц. В одном из докладов Бухман отмечал: «Надо помнить, что 99% всех заключенных настроены, по крайней мере, первоначально, враждебно к советской власти». Отсюда и постоянное беспокойство по поводу недостатка охраны. Правда, источником основных проблем для власти в Туле были вовсе не «буржуазные элементы» и иные социальные группы, «официально» признанные враждебными. Хлопоты доставляли представители революционного класса — рабочие-оружейники. Так, приказом по тульскому укрепленному району от 8 июня 1920 г. тульские концентрационные лагеря с прилегающими местностями объявлялись на военном положении. Причиной этого было заключение в концентрационные лагеря нескольких сотен рабочих – участников забастовки на Тульском оружейном заводе, которая проходила 6–8 июня 1920 г. Внутренняя и внешняя охрана лагерей увеличивалась с 25 до 42 постов с 4 конными. Кроме того, администрация лагерей требовала у коменданта тульского укрепленного района дополнительно высылки «155 красноармейцев с 2-мя пулеметами» «на случай вспышек со стороны заключенных и прорывов освобождения из лагерей»[25].

Ограниченность имевшихся в распоряжении коменданта ресурсов толкала Бухмана на попытки как-то заявить о себе, привлечь внимание к деятельности концентрационных лагерей, с тем, чтобы поставить организацию работы в них на должную высоту. В начале 1920 г. из-под пера Бухмана вышел любопытный документ, который назывался «Заметки из жизни тульского концентрационного лагеря»[26]. В нем Бухман сетовал на то, что концентрационным лагерям не уделяется должного внимания из-за «более неотложных и спешных вопросов государственного строительства». Он писал, что создание лагерной системы «должно заинтересовать широкие круги пролетарских работников, как и все новое строительство в какой бы то ни было отрасли: искусстве, литературе, политико-экономической… можно смело сказать, что здесь (в области создания концентрационных лагерей — Ю.С.) как и во всяком другом своем строительстве, пролетарская власть заложила прочный и основательный фундамент для того великого здания, которое мы называем благо всего человечества…». В отношении «великого здания» слова Бухмана оказались пророческими. В цитированном документе, конечно, присутствует стремление угодить вышестоящему начальству и показать умение создавать многоречивые и красивые по слогу документы. Но как мастерски он вписывает лагеря в общую канву строительства нового государства и создания нового общества! Лагеря принудительных работ, по мнению Бухмана, должны сыграть в этом процессе не последнюю роль. Он сравнивает лагеря с дореволюционной системой заключения, где «в прежние царские времена попасть человеку в тюрьму — значило погибнуть» или получить кличку «острожник», и после выхода из тюрьмы снова попасть в нее. Совсем по-другому оценивает Бухман большевистскую пенитенциарную систему: «Другое дело лагерь. Здесь человек не перестает быть гражданином, а лишь временно, когда его пребывание среди свободных граждан признается вредным, — он изолируется. Но поскольку своей работой и поведением заключенный в лагере сумеет доказать, что преступление его было просто роковая случайность, постольку он вновь получает доверие и возвращается в прежнюю среду». В качестве подтверждения сказанного Бухман приводит пример о широком стремлении к труду среди заключенных: «Недавно, когда понадобилась партия рабочих для ночных работ на Курском вокзале, были вызваны добровольцы из числа заключенных одного барака. Весь барак в числе 100 человек охотно согласился идти на работу, партия же предполагалась в 30–40 человек. А ведь эти люди только что вернулись с тяжелой дневной работы, скудно поужинали и собрались на отдых…». Кажется, что мысли о создании условий для перевоспитания заключенных с помощью труда действительно занимала автора. По его мнению, нужно было только создать условия для труда, и человек через некоторое время волшебным образом поменяет свою натуру и будет во всем согласен с новым порядком жизни; труд виделся неким универсальным средством исправления умов. Лагеря принудительных работ представлялись «прекрасной трудовой школой… служа изолятором для преступного элемента, они вместе с тем, становились школой физического труда, приучая нетрудовые элементы общества к планомерной работе…»[27].

В целом создается некая непротиворечивая и целостная система социального перевоспитания представителей «старого» общества, чуждого пролетарской власти элемента. При этом гуманистическая цель создания лагерей и сам образ коменданта, созданный в цитированном документе, не вяжется с данными других источников, со взглядом на лагерную жизнь со стороны заключенных, которые несколько по-иному воспринимали эту систему перевоспитания. Заключенный Панин в заявлении следователю МЧК в Бутырской тюрьме писал: «После этого (прибытия в тульский лагерь — Ю.С.) нас отвели в 125-й не отапливаемый барак, где нам комендант Бухман сказал: «Вы у меня узнаете порядок. Я вам покажу, мои лагери многих отправили в могилу. Ведь это вам не Москва… Поверка в 5 утра… В 26-градусный мороз в течение получаса комендант делал поверку на дворе». С заключенными Бухман прямолинеен и не скрыт завесой слов: «…Мне не холодно, но вы у меня после будете как миленькие…. После работ каждый день производится поверка, опять целый час на одном месте и пьяная физиономия помощника выкрикивает: «Стоять как восковые фигуры, не шелохнуться...»[28]. Как видим, отношение к заключенным на практике не вязалось с гуманистическими принципами, декларируемыми в документах, которые ложились на стол начальству. Бухман, в сущности, очень молодой человек, к 1920 г. ему было всего-навсего 29 лет, вполне мог почувствовать себя местным царьком, которому в руки даны большие полномочия по управлению значительной людской массой. Несмотря на все его воспитательные проекты, заключенные лагерей были для Бухмана, в первую очередь, врагами, о чем он неоднократно упоминал в своих докладах. На этом утверждении и основывалось соответствующее отношение к ним.

27 мая 1920 г. И.Ф. Бухман уведомил Центральное управление принудительных работ, что «в связи с прибывшими военнопленными» при подотделе при-

нудительных работ с «половины мая» открыт 3-й концентрационный лагерь и «в настоящее время идут приготовления по открытию 4-го лагеря», которое осуществилось 15 июня 1920 г.[29]. К 1 сентября 1920 г. в четырех тульских лагерях содержалось 2236 человек. Из их состава военнопленных было 1373 человека, или 61,4%; заключенных на сроки до 5 лет — 462 человека, или 20,7%; на сроки более 5 лет — 66 человек, или 2,9%; находящихся под следствием 40 человек, или 1,8%[30]. Из приведенных цифр видно, что военнопленные с лета 1920 г. стали составлять самую большую группу заключенных.

Распределение заключенных по лагерям осуществлялось в соответствии с приговором и причиной заключения той или иной группы. В лагере №1 содержались заключенные, осужденные на срок свыше 6 месяцев, и «все специалисты», то есть лица, которые, во-первых, были заняты на работе в самом подотделе принудительных работ и в мастерских, а также лица, способные выполнять квалифицированный труд. В лагере №2 и №4 — военнопленные офицеры и нижние чины. В лагере №3 — лица, заключенные на срок менее шести месяцев, лица, находящиеся под следствием, а также «военнопленные солдаты гражданской войны»[31]. Все женщины, независимо от основания и срока заключения, содержались в лагере №1 в отдельных от мужчин бараках.

Летом 1920 г. произошли серьезные кадровые изменения в руководстве подотдела принудительных работ. Дело в том, что предписанием Тулгубчека от 21 июля 1920 г. заведующему оперативным отделом ЧК Скрипову и уполномоченному ЧК Киселеву было предписано арестовать заведующего подотделом И.Ф. Бухмана, его жену — артельщицу подотдела Д.С. Бухман и помощника по комендатуре лагерей К.С. Дробижева по обвинению в преступлениях по должности[32]. Арест Бухмана был полной неожиданностью для Центрального отдела принудительных работ НКВД, который только 20 августа запросил нового заведующего П.М. Киселева о причинах ареста. Киселев, скорее всего, знал все обстоятельства дела, но предпочел перенаправить этот запрос в губчека[33].

На место Бухмана был назначен уполномоченный губернской чрезвычайной комиссии П.М. Киселев, который становился временно исполняющим обязанности заведующего подотделом и комендантом концентрационных лагерей. «В помощь Киселеву» губчека командировала еще четырех человек, которые через некоторое время заняли различные должности в подотделе. Таким образом, губчека полностью поставила под свой контроль деятельность тульских концентрационных лагерей. Одновременно приказом по подотделу для ревизии всего лагерного хозяйства назначалась комиссия в составе заведующего подотделом принудительных работ, госкона и Тулгубчека[34]. Любопытно, что из всего процесса устранился Отдел управления, который, как руководящий орган, первым должен был реагировать на происходящие события.

«Преступления по должности», которые совершил Бухман, видимо, были

связаны с присваиванием личного имущества заключенных при поступлении их в лагерь. Об этом можно судить по приказам нового заведующего от 23 июля

1920 г., то есть, через два дня после его назначения. Приказывалось в срочном порядке опросить всех заключенных на предмет сданных ими «при аресте собственных денег, с указанием какого правительства деньги: советские, донские, добрармии и пр.[35] Бухман, видимо, и в самом деле присваивал имущество заключенных, подтверждением чего является цитированное выше заявление бывшего заключенного тульского лагеря Панина. «16 января (1920 г. — Ю.С.) нас в количестве 148 человека направили из Москвы в Тулу, куда мы прибыли 19 января. По прибытии нас выстроили в два ряда, и комендант и его помощник Минаков стали отбирать деньги, ценности, котелки и чайники, которые мы привезли из Москвы»[36]. В акте от 22 июля 1920 г., составленном по итогам работы комиссии по обследованию финансовой деятельности подотдела, отмечалось, что денежные знаки, не имеющие хождение в Советской России, и иностранные денежные знаки, сданные заключенными на хранение в кассу, «никакого систематического

учета, как в бухгалтерии, так и в кассе не имели … никуда не сдавались и не возвращались заключенным при их освобождении»[37]. Правда, при всем этом недостаток в сальдо прихода и расхода выразился в смешной по тем временам сумме в 12492 руб. 49 коп. Можно с уверенностью говорить, что в отношении финансов серьезных нарушений допущено не было.

Другим фактором, который мог послужить основанием для ареста, было стремление И.Ф. Бухмана продвинуть на должности в подотделе преданных ему людей. Это проявилось в назначении его жены артельщицей подотдела. Не случайно уже 23 июля заведующему работами и комендантам лагерей предписывалось предоставить сведения «о всех служащих в лагерях, состоящих в родстве между собой, с отметкой о степени родства»[38].

К 4 августа ревизия в подотделе принудительных работ была закончена. Новым заведующим был утвержден П.М. Киселев, его помощником по административной части стал С.А. Минаков, заведующим хозяйственной частью — Н.В. Трофимов, комендантами лагерей — командированные губчека Мосолов, Кудрявцев, Грызлов и Онкуль. Однако ситуация в тульских лагерях после проведенной смены руководства кардинально не поменялась. Конечно, новый заведующий стремился проявить энергию и показать, что он активно работает, однако существенных результатов Киселев не достиг. В своем докладе о работе подотдела принудительных работ с 22 июля по 1 сентября 1920 г. он отмечал, что существует острый недостаток персонала охраны лагеря и надзирателей: из положенных по штату 104 надзирателей на 1 августа имелось лишь 58. Еще более плачевная ситуация сложилась с караульной командой, численность которой при лагере должна была достигать 280 человек. Киселев отмечал, что «до последнего времени в Тульских лагерях таковой команды не было» и для исполнения ее обязанностей использовались части местного гарнизона в гораздо меньшем количестве, чем это предусмотрено инструкцией. Отмечалось, что «только недавно удалось добиться назначения в распоряжение подотдела особой команды в количестве 100 человек для конвоирования заключенных на работы». Указанные недостатки в охране служили одной из причин роста количества побегов «как из лагеря, так, в особенности, при высылке их на внешние работы… представляется крайне не нормальным, когда элементы населения, которые признано необходимым изолировать от остальной массы граждан, получают возможность избегать этого»[39].

Ситуация однако не улучшалась, а скорее ухудшалась. В докладе о деятельности подотдела на 31 мая 1921 г. указывалось, что в течение месяца бежали 240 человек, а «главной причиной массовых побегов по-прежнему является отсутствие должной дисциплины, а также общая расхлябанность среди красноармейцев конвоя. Указанные дефекты, несмотря на неоднократные обращения в соответствующие гражданские и военные органы, остаются неустранимыми. А в связи с тем и принятие каких-либо мер к пресечению побегов с мест работы заключенных оказывается весьма трудным, а часто и совершенно невозможным. Такие репрессии, как увеличение срока наказания, в случае поимки бежавшего, даже в десятикратном размере, желаемых результатов не дали. И надо полагать, что единственным и в то же время радикальным средством устранения этого явления будет исключительно бдительный и тщательный надзор со стороны конвоя»[40].

Вообще образ концентрационных лагерей принудительных работ первых лет советской власти не стыкуется с образом сталинских и нацистских «концентрационных лагерей», как мы их привыкли воспринимать. Только 7 июля 1921 г., когда лагеря уже существовали больше года, вышел приказ заведующего подотделом комендантам лагерей №1 и №3 «срочно разбить границы лагерей, обтянув их проволочными заграждениями»[41]. Что же это был за концентрационный лагерь без проволочного заграждения?

Удручающее положение с охраной было характерно не только для тульских лагерей. Так, в отчете за январь 1921 г. отдел управления Калужского губисполкома сообщал в Главное управление общественных работ и повинностей, что «в виду малочисленности высылаемого караула и конвоиров для охраны концентрационного лагеря и сопровождения заключенных на работу за последнее время из среды заключенных участились побеги. Как из лагеря, так и вне лагеря с работ». Подобные проблемы возникали в Брянске, Вятке, Астрахани и других местах. Из Орла вообще сообщали о катастрофическом положении охраны Елецкого лагеря[42].

Стоит отметить любопытную вещь, которая заключается в том, что значительная часть бежавших заключенных добровольно возвращалась. Так, в мае 1921 г. вернулись 52 человека, то есть пятая часть бежавших, в июне из 239 бежавших вернулись 19, в июле из 256 — 47. Причина этого кроется в том, что вернувшиеся вовсе не хотели, чтобы их считали дезертирами или бежавшими. Эти люди, при отсутствии серьезной охраны в лагерях, доведенные до отчаяния бытовыми условиями, просто-напросто отправлялись на несколько дней домой помыться и нормально, насколько это было возможно в 1919–1920 гг., поесть, чтобы затем возвратиться в лагерь.

На рост числа побегов влияла не только плохая постановка дела охраны лагерей и конвоирования заключенных. Существенным моментов становились невыносимые условия жизни в лагере, что для заключенного являлось важнейшим фактором в пользу решения о побеге. Заключенный Панин сообщал, что во время его содержания в Новопесковском лагере в Москве бежать он мог, когда угодно, «но я этого не хотел, потому что пища и отношение администрации были хороши»[43]. Однако после прибытия в тульский лагерь ситуация резко меняется. Он попадает под жесткий прессинг со стороны администрации, а на ужин получает только «хлеб и несоленые щи с гнилой картошкой». Это становится причиной попытки побега. В заключение своего заявления Панин просит следователя: «…оставьте меня в Москве. Я честно отработаю тот срок, на который приговорен…». В данном случае видно, что страшит его не само отбытие наказания, а условия содержания в лагере, два из которых — отношение администрации и питание — имеют решающее значение.

В очередном документе о состоянии тульских лагерей, который назывался «Задачи текущего момента в лагерном строительстве в Туле», П.М. Киселев сообщал, что одной из причин массовых побегов к середине 1921 г. стало катастрофическое положение с питанием заключенных. «Общее положение с продовольствием лагерей настолько ухудшилось, что привело заключенных к буквальному голоданию. В результате чего произошло увеличение числа побегов, принявших массовый характер. И увеличение смертности до небывалых размеров. Так, за время с 14 по 25 июля умерло 11 человек. Причем, причиной смерти является исключительно истощение на почве голода. Голод же привел к тому, что в сущности здоровые люди при окончательном упадке сил на почве истощения тенями бродят по лагерям в поисках разных отбросов и, не находя таковых, потребляют в пищу совершенно непригодные для того травы»[44]. Как видим, положение с продовольствием было одним из решающих факторов в пользу решения о побеге. Здесь вопрос стоял попросту о жизни и смерти, и те, кому было куда бежать, пользовались предоставляемыми лагерной охраной возможностями.

После смены руководства подотдела последовали попытки по-новому поставить экономическую составляющую деятельности лагерей. В нескольких документах, вышедших из-под пера Киселева, рассматривался ряд мер, которые могли бы увеличить доходы лагеря путем более интенсивного использования труда заключенных. Большинство заключенных в это время трудилось на так называемых внешних работах, то есть в учреждениях и предприятиях за пределами концентрационных лагерей, а работы в мастерских, расположенных внутри лагеря, выполняли подчиненную роль. Поэтому именно от труда заключенных на внешних работах во многом зависело финансовое благосостояние подотдела принудительных работ.

Тульские лагеря, хотя и носили название «принудительных работ», все-таки в первую очередь были местом изоляции чуждого новой власти элемента. При этом люди, откровенно не способные к труду, появились в тульских лагерях с момента их организации. Законодательно установленное статьей 25 инструкции ВЦИК от 12.05.1919 г. требование размещать нетрудоспособных лиц в особых местах заключения не выполнялось и в 1919, и в 1920 г. Так, 27 декабря 1919 г. заключенный Жимкин Иван Афанасьевич подал на имя коменданта лагеря №1 заявление с просьбой на отпуск, в котором просил отпустить его в город, чтобы принести себе постель, и сообщал: «так как я инвалид и скоро дойти не могу, то придется несколько раз останавливаться в дороге для отдыха»[45].

В первом же докладе о положении лагерей от 1 сентября 1920 г. Киселев отмечал, что «в числе заключенных в лагерях имеется довольно много инвалидов, которые вследствие неспособности их к труду являются лишь бременем для лагерей, и так как заключение их в лагере расходится с идеей обязательного труда, положенной в основании быта лагеря, желательно было бы их перевести в учреждения социального обеспечения»[46]. Совершенно ясно, что заведующий подотделом стремился избавиться от «балласта» в виде неспособных к труду заключенных. Аргументация необходимости отправки инвалидов в социальные учреждения основана на том, что лагерь все-таки должен выполнять свою функцию — заставлять заключенных трудиться. Камнем преткновения на этом пути была вторая часть двуединого назначения лагерей — задача изоляции неблагонадежного элемента.

Противоречия между обязательностью труда и ограничением его в отношении отдельных групп заключенных возникали достаточно часто и становились настоящим препятствием к организации интенсивного труда. К примеру, значительную часть квалифицированных специалистов, по сообщениям Киселева, невозможно было отправить на внешние работы в силу законодательного запрещения, что приводило к их «крайне незначительному использованию» от того, что они могли в силу своей квалификации дать. Попытки центрального аппарата управления лагерной системой сделать концентрационные лагеря более мобильными с точки зрения использования трудовой силы также не имели большого успеха. Так, 5 декабря 1921 г. на заседании Президиума ВЦИК обсуждался вопрос о том, как поступать с нетрудоспособными заключенными концентрационных лагерей. По итогам заседания в НКЮ по этому вопросу был подготовлен доклад, в котором признавалось необходимым освободить из лагерей заключенных ряда категорий: детей и подростков в возрасте до 16 лет, женщин, имеющих малолетних детей в возрасте до 14 лет, стариков — мужчин старше 55 лет, женщин старше 50 лет — и лиц, утративших трудоспособность по болезни. Процесс освобождения должен был осуществляться на местах путем работы специальных троек, составленных из представителей губчека, исправительно-трудового подотдела и подотдела принудительных работ[47]. Освобождение малолетних и стариков мало что могло дать для интенсификации производства, поскольку их в лагерях был ничтожный процент. Наиболее действенной могла стать мера по освобождению из лагерей нетрудоспособных. Однако эта попытка освободиться от балласта накануне перевода лагерей на самоснабжение не увенчалась успехом. «Либеральные» меры, предложенные НКЮ, не нашли отклика у руководства НКВД и ВЧК. По итогам работы комиссии, составленной из представителей этих органов, признавалось, что в лагерях принудительных работ как в «местах лишения свободы особого вида могут содержаться и нетрудоспособные, поскольку они определены судебным приговором или административным постановлением к лишению свободы». Правда, принимались во внимание крайне тяжелые условия, переживаемые лагерями ввиду чрезмерного сокращения отпускаемых на заключенных пайков, что приводило к возникавшим на этой почве массовым эпидемическим заболеваниям и увеличивающейся смертности от истощения. Ввиду этого признавалось необходимым срочно разгрузить лагеря от нетрудоспособных элементов, «которые не нуждаются, безусловно, в лишении свободы»[48]. Таким образом, признавалась необходимость решать проблему с недостатком продуктов питания, но одновременно подчеркивалось, что лагеря в первую очередь все-таки являются местами лишения свободы. Преодолеть противоречивость лагерной системы не удалось. В докладной записке заведующего тульским подотделом принудработ в губэкосо от 27 мая 1922 г. отмечалось, что «нельзя брать П/отдел как твердую рабочую единицу с определенной рабочей мощностью, ибо более 30% заключенных оказываются инвалидами и совершенно неспособными к труду, а потому рассчитывать на их использование как на рабочую силу не приходится»[49].

Централизованная система использования труда заключенных, которая практиковалась в лагерях, практически не учитывала индивидуальные особенности каждого из них. Отсюда - невозможность интенсивно использовать трудовую силу и, следовательно, невозможность наладить самоокупаемость лагерного хозяйства. В отчете о деятельности лагерей и Подотдела принудительных работ на 1 октября 1920 г. Киселев снова поднимает тему нерационального использования труда заключенных. Заведующий отмечает, что в среде заключенных «много всевозможных специалистов, особенно умственного труда. Уже один факт использования их трудоспособности не по специальности, а в качестве чернорабочих уменьшает предложение столь необходимой квалифицированной рабочей силы, а также отражается довольно неблагоприятно на психике заключенных <…> Этим нельзя пренебрегать в деятельности лагеря принудработ, имеющих целью, с одной стороны, задачи трудового характера с возможно более рациональным использованием своей трудовой силы. А с другой, задачи, так сказать, педагогического характера по воспитанию и укреплению трудовой психики заключенных <…> С последней точки зрения следует избегать всего, что может отразиться слишком вредно на этой стороне психической жизни в ущерб всей моральной личности заключенного. Исправление преступной, морально искривленной или ставшей на ложный путь личности зависит от надлежащей постановки всех факторов <…> Созданию должной психической настроенности для развития социальных и трудовых навыков, столь необходимых и ценных в новом укладе нашей жизни, должно привлекаться большое внимание. Благоприятная постановка дела в этом отношении, несомненно, даст положительные результаты и отразится в благоприятную сторону на психике заключенных и их мировоззрении, что особенно важно в смысле перевоспитания элементов, стоявших в стороне или настроенных неблагожелательно к новой социальной жизни. Это, несомненно, ускорило бы их разрыв с неизжитыми <…> остатками старого мировоззрения — скорее сроднило бы их с трудовым коллективом. Этот вопрос является частью всего вопроса рационального использования трудовой силы лагерей в сочетании принципов надлежащей рационализации труда и должного воспитательного влияния»[50].

Подобная забота о трудовой психологии заключенных со стороны Киселева тем более любопытна, что через год, в ноябре 1921 г., одним из обвинений по адресу уже бывшего заведующего подотделом принудительных работ Киселева станет жестокое обращение с заключенными и слишком большое внимание к нетрудовым формам их занятий с его стороны. В понимании Киселева задача лагерей заключалась, с одной стороны, в том, чтобы быть «запасом трудовой силы», которую при необходимости можно направить на узкий участок, а с другой — в перевоспитании антибольшевистски настроенных групп заключенных. Все попытки руководства тульских лагерей изменить ситуацию с организацией трудового процесса в 1919–1920 гг. не принесли успеха. Задача «изоляции» в концентрационных лагерях всегда брала верх над задачей «труда».

К концу 1920 г. число заключенных в тульских лагерях достигло своего пика. По данным отчета о деятельности лагерей, на 1 октября 1920 г. во всех лагерях числилось 3982 человека; из них в наличии — 2232 человека; 663 командированы на работы; в лечебных заведениях — 176, в бегах — 910 человек. За вторую половину сентября в лагерях были произведены изменения в составе заключенных по отдельным лагерям. В лагере №1 на 16 сентября находился 751 человек, что было слишком много в силу недостатка мест в помещениях и вызывало скученность заключенных, поэтому из него в лагерь №3 и №2 был переведен 251 человек. После этого в лагере №1 остались только заключенные на срок более 6 месяцев и женщины. В лагере №2 содержалось 427 человек: заключенные до конца Гражданской войны, заключенные пожизненно военнопленные офицеры Гражданской войны и пленные офицеры польской армии. В этом лагере был введен наиболее строгий режим, и он являлся наиболее изолированным. В лагере №3 содержалось 459 человек: заключенные, находящиеся под следствием, заключенные на срок менее 6 месяцев, а также пленные солдаты Гражданской войны. И, наконец, в лагере №4 содержалось 847 военнопленных офицеров Гражданской войны и пленных польских солдат[51]. Из документов видна существенная разница между составом заключенных в конце 1919 г. и в конце 1920 г. К концу 1920 г. основную массу их составляли военнопленные разбитых антибольшевистских армий и поляки, количество следственных заключенных на протяжении года практически не изменилась, зато число заложников уменьшилось и относительно, и абсолютно, поскольку большинство из них было пропущено через лагерь еще в сентябре–ноябре 1919 г.

С начала 1921 г. число заключенных в тульских лагерях начало постепенно уменьшаться. В марте 1921 г. из лагеря выбыли военнопленные поляки, которые составляли значительную часть заключенных. Кроме того, к этому времени стал ослабевать и приток в лагеря военнопленных, поскольку основные события Гражданской войны остались в прошлом. Уже по данным отчета на 1 апреля 1921 г. численный состав лагерей составлял 1319 заключенных[52]. Как видно, по сравнению с октябрем 1920 г. численность заключенных сократилась более чем в два раза.

Однако уже с мая 1921 г. численность заключенных вновь стала расти, как отмечал Киселев, в основном за счет «поступления осужденных за безбилетный проезд по железным дорогам»[53]. 6 апреля Тулгубисполком принял постановление, которым вводился ряд мер репрессивного характера по отношению к гражданам, задержанным за безбилетный проезд на железнодорожном транспорте. Для проведения этой меры в распоряжение Ортчека станций Тула-Курская и Тула-Ряжская было направлено по 100 и 150 красноармейцев гарнизона для проведения облав[54]. Все пойманные безбилетники направлялись в концентрационные лагеря со сроками заключения до трех месяцев. Мера эта, проводимая по-военному бездумно и круто, привела к непредвиденным последствиям. Уже 24 мая ответственный секретарь ячейки РКП при подотделе принудработ Серпуховитинов направил в губком отношение, в котором сообщал, что среди направляемых в концлагеря за безбилетный проезд «…в числе действительно заслуживающих наказание попадается масса тульских рабочих, случайно попавших по тем или иным причинам на вокзал. Уже один факт отсутствия у них… дорожных вещей говорит за то, что они не безбилетные пассажиры. Кроме того, попадают несовершеннолетние, женщины с детьми, отпускные красноармейцы, имеющие удостоверения и проч.». Серпуховитинов просил «для прекращения подобной вакханалии» ввести вместо облав выявление действительных преступников, поскольку «по заявлению оружейников действительно виновные — спекулянты и мешочники от облавы ускользают»[55].

В это же время в тульские лагеря стали поступать и другие группы заключенных. К началу 1921 г. большевикам удалось закрепиться на Кавказе и в Закавказье, что вызвало поток лиц, направленных в лагеря по обвинениям в контрреволюционной деятельности. Это подтверждается еще и тем, что именно в конце 1920 — начале 1921 г. в тульские лагеря поступило большинство лиц — представителей различных этносов, населявших Кавказ. По данным анализа личных дел заключенных тульских лагерей, с сентября 1920 г. по ноябрь 1921 г. в лагеря поступило 72,2% представителей Кавказа и Закавказья, 50% из них были обвинены в контрреволюционном восстании, еще 35% «кавказцев» были направлены в тульский лагерь как военнопленные. Можно предположить, что эти люди были участниками вооруженных формирований закавказских государств — Грузии, Армении и Азербайджана.

Второй значительной группой заключенных, которая пополняла тульские лагеря на протяжении всего 1921 г., были участники тамбовского крестьянского восстания, которые направлялись в Тулу уже после фильтрации в тамбовских концентрационных лагерях. Первая партия их прибыла в Тулу 22 марта, а 22 июня прибыло большинство «тамбовцев» — 76% от их общего числа по данным исследования личных дел. По своему социальному составу абсолютно все поступившие из тамбовских мест заключенные были крестьянами, арестованными различными органами. Тамбовцы были осуждены по обвинению в бандитизме или пособничестве бандитизму — 63,5%, в крестьянском восстании — 34,6% и лишь небольшая часть — 1,9%, в дезертирстве. Именно благодаря прибытию партий заключенных из Тамбова численный состав заключенных лагерей к июлю 1921 г. снова существенно возрос; по данным отчета на 15 июля 1921 г. количество заключенных составляло 1942 человека[56].

Однако несмотря на прибытие новых партий заключенных приказом по подотделу принудительных работ от 22 ноября 1921 г. был ликвидирован лагерь № 4, а остававшиеся в нем заключенные переведены в лагерь №2. Непосредственной причиной этого стало отмеченное в приказе «предстоящее сокращение численного состава лагеря в связи с применением амнистии ВЦИК к четвертой годовщине пролетарской революции, а также в целях экономии топлива и… сокращения административного персонала лагерей»[57].

Осенью 1921 г. в системе принудительного труда в Туле вновь произошли серьезные кадровые изменения. Связаны они были с отстранением от занимаемой должности заведующего подотделом принудительных работ П.М. Киселева. С 24 ноября по 12 декабря 1921 г. в подотделе работала междуведомственная комиссия в составе инструктор-ревизора Главного управления принудительных работ А.И. Снопиковой, представителей отдела управления Тулгубисполкома В.С. Мелихова, Тулгубчека А.А. Богданова, Рабкрина И.И. Лапо[58]. В докладе от 3 декабря 1921 г. А.И. Снопикова сообщала, что «он (подотдел с лагерями — Ю.С.) может быть хозяйственно-производственной единицей, принося сравнительно большую пользу для государства, для чего… нужен хороший администратор-производственник без эгоизма и собственнических инстинктов, которые, несомненно, вредят общему ходу работ и часто тормозят ее… Одним из показательных примеров является поведение бывшего заведующего подотделом (Киселева — Ю.С.)…». А.И. Снопикова в докладе приводила ряд примеров, характеризующих взаимоотношения Киселева с заключенными: «…за не отдание чести вставанием роковым «смирно» по военному методу… во время его выхода в канцелярию или бухгалтерию, смотря по расположению, иногда без разговоров карцер, а иногда ограничивалось бурей каких угодно выговоров…»[59]. Особое внимание в докладе было уделено военным формам занятий, которые Киселев применял по отношению к заключенным. Строевые занятия были им введены, по-видимому, с момента назначения на должность заведующего, поскольку уже в приказе по подотделу от 15 октября 1920 г. Киселев ставил на вид комендантам лагерей «самовольную отмену строевых занятий с заключенными», которые должны были проводиться «ежедневно по одному часу»[60]. Во время проведения ревизии заключенный Сигизмунд Людвигович Новицкий сообщал, что «на строевые занятия... посылались все без разбора, нередко даже люди больные»[61]. В докладе Снопиковой сообщалось, что в лагерях практиковалось введение сверхурочных занятий для внутренних работ в лагере, а «обыватели тульских лагерей, к сожалению, знали только о существовании праздничных дней, то есть, дней отдыха, а не об их использовании». Эта информация нашла подтверждение в заявлении заключенного Новицкого, который, узнав, что в подотделе идет ревизия, попросил вызвать его для дачи показаний. В них, в частности, сообщалось, что «работы в праздничное время проводились, как и в будние дни. Кроме того в концентрационном лагере практиковались во всякое время работы сверхурочные. Вообще работы проводились от утра до позднего времени, и заключенные могли располагать собой обыкновенно с 10–11 часов вечера <…> Бывали случаи, что заключенные не имели времени для обеда. Результатом таких экстренных сверхурочных работ явилось устройство цветников около квартиры тов. Киселева…»[62]. Как видим, те настоящие принципы, которыми Киселев стремился перевоспитать «нетрудовые» элементы и подготовить их к жизни в новом обществе, расходились с теми, которые он описывал в приведенных выше докладах. Элемент силового воздействия все-таки находил больше возможностей для воплощения в жестких условиях первых лет советской власти, чем учет индивидуальности каждого заключенного.

Конечно, не такие мелочи стали причиной отставки Киселева. Скорее всего к этому привело в целом неудовлетворительное управление лагерями, выразившееся в невозможности организовать питание заключенных, хотя бы на минимальном уровне, что привело к значительному увеличению смертности. В докладе Снопикой утверждалось, что в период руководства подотделом Киселевым от истощения умерло 126 человек. Еще одной причиной отставки могло стать все возраставшее количество побегов, о чем говорилось выше, а также натянутые отношения с центральными органами власти по поводу неспособности Киселева урегулировать отношения с польскими военнопленными. Грубое отношение к заключенным могло стать лишь последней каплей, поскольку именно после проведения ревизии и получения указанных фактов «междуведомственная комиссия нашла нужным передать дело гражданина Киселева для рассмотрения в Губернскую чрезвычайную комиссию»[63]. Таким образом, и второй заведующий подотделом принудительных работ Тулгубисполкома в конце своей деятельности оказался под следствием в Тулгубчека.

После отстранения Киселева в ноябре 1921 г. был сформирован новый состав руководящего персонала лагерной системы в Туле. Новым заведующим был назначен Я.И. Подрубаев, его помощником стал М.С. Мосолов, заведующим хозяйственной частью А.В. Баташев. На 1 декабря 1921 г. пропускная способность лагеря составляла 1985 человек, списочный состав к этому времени сократился до 1052 заключенных. При этом в наличии в лагере №1 было 159 человек, в лагере №2 — 287 и в лагере № 3 — 18864.

С переходом к новой экономической политике руководство советской пенитенциарной системы стремилось реформировать деятельность системы концентрационных лагерей, ориентировав их на самообеспечение и создав условия для экономически прибыльной хозяйственной деятельности. Вместе с этим завершение активной фазы Гражданской войны резко сократило приток новых заключенных, что отразилось и на экономической устойчивости лагерей, обрекая их на медленное умирание. Особенно сильно сократилась численность лагерей после того, как на заседании отдела управления Губисполкома 1 февраля 1922 г. было принято решение о прекращении приема в лагеря подследственных, которые теперь должны были направляться в места заключения системы наркомата юстиции[65]. Вслед за этим последовал ряд преобразований в системе лагерногохозяйства, которые были порождены именно сокращением числа поступавших в лагеря заключенных. Приказом по подотделу принудительных работ от 12 февраля 1922 г. концентрационные лагеря №1 и №3 были слиты в один, и под контролем подотдела теперь осталось только два лагеря. Вслед за этим 3 апреля 1922 г. «в виду сокращения численного состава заключенных лагерей» было произведено сокращение и изменение штатов сотрудников, а 21 апреля 1922 г. по этой же причине концентрационные лагеря №1 и №2 были слиты в один[66].

Таким образом, в Туле остался всего один концентрационный лагерь, а главной проблемой для подотдела принудительных работ стал недостаток заключенных. В докладной записке в отдел управления от 30 мая 1922 г. заведующий подотделом Яков Подрубаев сетовал на то, что «в связи с массовым освобождением заключенных в текущем году как по применении амнистии, так и по отдельным групповым постановлениям, как то, например, тамбовцев, численный состав заключенных лагерей сильно сократился». В это время в лагерях находилось 465 человек, в соответствии со списочным составом на 30 мая 1922 г. При этом в лагере в действительности имелось 355 человек, а трудоспособных — только 301. Уменьшение количества заключенных и отсутствие среди них «лиц квалифицированного труда» гибельно сказалось на работах мастерских подотдела, которые были «обращены почти исключительно на обслуживание лагерных нужд и потребностей, от приема же частных заказов, в силу сложившихся обстоятельств, приходится отказываться»[67]. К этому времени в подотделе существовало 10 мастерских: сапожная, слесарно-механическая, кузнечная, портновская, столярная, электромонтерная, шорная, веревочная, парикмахерская, переплетная. Количество рабочих, оставшихся в них, было значительно меньше рассчитанной мощности. Так, если сапожная мастерская была рассчитана на сорок человек, то трудилось в ней всего восемь. Подобная ситуация с отсутствием квалифицированной рабочей силы не могла не сказаться на уменьшении доходов подотдела, что ухудшало его финансовое положение.

Для заведующего ситуация была ясна — если количество заключенных продолжит сокращаться, то лагеря в скором времени перестанут существовать. Выход виделся только в одном — увеличении численности заключенных. И руководство подотдела действовало в этом направлении. С апреля 1922 г. неоднократные уведомления о сложившейся ситуации и о необходимости дополнительного пополнения тульских лагерей заключенными направлялись в Главное управление принудительных работ, однако, как отмечалось Подрубаевым, «до настоящего момента требуемого пополнения, несмотря на данный уже наряд на перевод заключенных из саратовского лагеря в тульский подотдел не поступало»[68]. Администрация лагерей всеми силами стремилась сохранить лагерную систему в Туле, ссылаясь на необходимость поддержания работы мастерских, в особенности в условиях «перехода лагерей к самоокупаемости <…> П/отдел просит отдел управления со своей стороны оказать возможное содействие к скорому пополнению состава заключенных лагеря и тем самым дать возможность <…> выйти из создавшегося тяжелого кризиса в рабочей силе»[69].

К июлю 1922 г. коменданту лагеря все-таки удалось выбить для тульского лагеря заключенных. 30 июля 1922 г. в  Тулу из витебского концентрационного лагеря было переведено на основании предписания Главного управления принудительных работ 45 человек[70].

Вместе с тем руководство подотдела оптимистично смотрело в будущее, предполагая, что «переход лагерей к самоснабжению, вся деятельность лагерей, будучи согласована с требованиями новой экономической политики, достигнет наивысшего своего напряжения, даст максимальный результат своей производительности… и вместе с тем поставит продовольственный вопрос в должное положение»[71]. В полной мере сбыться этому было не суждено. В связи с преобразованиями в пенитенциарной системе, которые начались с середины 1922 г. изменениям подверглись и местные карательные органы. В соответствии с октябрьскими постановлениями 1922 г. НКЮ, НКВД и Тулгубисполкома приказом по отделу управления Тулгубисполкома подотдел принудительных работ был упразднен, а управление всеми местами заключения губернии, которые к концу 1922 г. состояли из Тульского концентрационного лагеря и тюрем, было передано в Тульское губернское управление местами заключения[72].

Через некоторое время преобразования коснулись непосредственно и последнего концентрационного лагеря. Осенью 1922 г. в нем находилось чуть более двухсот человек, которые продолжали использоваться на различных работах, в основном внутренних, при этом в мастерских трудились всего 14 человек, а основная масса заключенных была занята на сельскохозяйственных работах. При этом в течение 1922 г. численность заключенных лагеря продолжала неуклонно снижаться. В отчете на 30 декабря в списочном составе заключенных значился уже всего 171 человек. Во исполнение постановления СНК от 25 июля 1922 г. приказом по Тульскому концентрационному лагерю принудительных работ от 17 января 1923 г. Тульский концлагерь был переименован в Тульское губернское место заключения №2[73]. Однако узкоспециальная направленность его хозяйственной деятельности, основанная практически полностью на сельскохозяйственных работах, привела вскоре к очередной реорганизации, когда место заключения сначала было преобразовано в сельскохозяйственную колонию, а затем в сельскохозяйственную ферму[74].

Система концентрационных лагерей принудительных работ просуществовала в Туле почти три с половиной года. Возникла она в разгар Гражданской войны, в условиях жесточайшей борьбы за власть и за будущее устройство общества и выполняла в первую очередь роль органа для изоляции враждебных большевикам групп населения. Задача организации трудового процесса на основе использования труда заключенных играла подчиненную роль, а попытки организовать экономически выгодный труд на основе лагерной системы оказались неудачны. Ликвидация же лагерной системы была обусловлена окончанием Гражданской войны и прекращением потока заключенных, которые на протяжении 1919–1922 гг. поддерживали ее существование.

1. ГАТО. Ф. Р-717. Оп. 2. Д. 170. Л. 17.

2. ГАТО. Ф. 90. Оп. 1. Т. 46. Д. 39861. Л. 2, 4, 7, 9-11, 13, 14, 22.

3. ГАТО. Ф. 39. Оп. 1. Д. 221. Л. 4–5об

4. ГАТО. Ф. Р-717. Оп. 2. Д. 170. Л. 1.

5. Там же. Л. 2.

6. Там же. Л. 11–13.

7. ГАТО. Ф. Р-1962. Оп. 3. Д. 7. Л. 1.

8. Там же. Л. 2об.

9. Там же. Л. 26, 85.

10. Там же. Л. 87об.

11. ГАРФ. Ф. Р-393. Оп. 89. Д. 131. Л. 45.

12. Там же. Л. 26.

13. Там же. Л. 20.

14. Там же. Л. 35.

15. ГАТО. Ф. Р-717. Оп. 2. Д. 170. Л. 21.

16. ГАРФ. Ф. Р-393. Оп. 89. Д. 131. Л. 3.

17. Там же. Л. 51.

18. ГАТО. Ф. Р-717. Оп. 2. Д. 170. Л. 49.

19. ГАРФ. Ф. Р-393. Оп. 89. Д. 131. Л. 50.

20. ГАТО. Ф. Р-717. Оп. 2. Д. 170. Л. 39, 55.

21. ГАТО. Ф. Р-1962. Оп. 3. Д. 7. Л. 85об.

22. ГАРФ. Ф. Р-393. Оп. 89. Д. 131. Л. 45.

23. Там же. Л. 2-2 об.

24. Там же. Л. 138.

25. ГАТО. Ф. Р-1962. Оп. 3. Д. 5. Л. 38–40.

26. ГАТО. Ф. Р-717. Оп. 2. Д. 242. Л. 584.

27. Там же.

28. ГАРФ. Ф. Р-393. Оп. 89. Д. 131. Л. 137.

29. Там же. Л. 136.

30. ГАРФ. Ф. Р-393. Оп. 89. Д. 7. Л. 333, 336, 339, 342.

31. Там же.

32. Там же. Л. 128.

33. ГАРФ. Ф. Р-393. Оп. 89. Д. 131. Л. 135.

34. ГАТО. Ф. Р-717. Оп. 2. Д. 170. Л. 127.

35. Там же. Л. 110.

36. ГАРФ. Ф. Р-393. Оп. 89. Д. 131. Л. 137.

37. ГАТО. Ф. Р-717. Оп. 2. Д. 170. Л. 129.

38. Там же. Л. 110.

39. ГАРФ. Ф. Р-393. Оп. 89. Д. 7. Л. 250 об.

40. ГАРФ. Ф. Р-393. Оп. 89. Д. 132. Л. 46.

41. ГАТО. Ф. П-1. Оп. 2. Д. 143. Л. 8.

42. ГАТО. Ф. Р-1962. Оп. 3. Д. 11. Л. 8, 14,17.

43. ГАРФ. Ф. Р-393. Оп. 89. Д. 131. Л. 137.

44. ГАРФ. Ф. Р-4042. Оп. 2. Д. 1. Л. 87.

45. ГАТО. Ф. Р-717. Оп. 2. Д. 408. Л. 543.

46. ГАТО. Ф. Р-1962. Оп. 3. Д. 11. Л. 250об.

47. ГАТО. Ф. Р-717. Оп. 2. Д. 240. Л. 2.

48. Там же. Л. 30.

49. ГАТО. Ф. Р-717. Оп. 2. Д. 239. Л. 28–28об.

50. ГАТО. Ф. Р-1962. Оп. 3. Д. 5. Л. 203.

51. Там же. Л. 202.

52. ГАРФ. Ф. Р-4042. Оп. 2. Д. 1. Л. 28.

53. Там же. Л. 46.

54. ГАТО. Ф. Р-1962. Оп. 2. Д. 1837. Л. 145.

55. ГАТО. Ф. Р-1962. Оп. 3. Д. 335. Л. 53.

56. ГАРФ. Ф. Р-4042. Оп. 2. Д. 1. Л. 137.

57. ГАТО. Ф. Р-717. Оп. 2. Д. 408. Л. 7.

58. ГАРФ.Ф. Р-4042. Оп. 2. Д. 1. Л. 258.

59. Там же. Л. 256.

60. ГАТО. Ф. Р-1962. Оп. 3. Д. 11. Л. 470.

61. ГАРФ. Ф. Р-4042. Оп. 2. Д. 1. Л. 281.

62. Там же.

63. Там же. Л. 256об.

64. Там же. Л. 263.

65. ГАТО. Ф. Р-1962. Оп. 2. Д. 1756. Л. 39.

66. Там же. Л. 106.

67. ГАТО. Ф. Р-1962. Оп. 3. Д. 353. Л. 82.

68. Там же.

69. ГАТО. Ф. Р-95. Оп. 1. Д. 158. Л. 9.

70. ГАТО. Ф. Р-589. Оп. 1. Д. 1. Л. 215–216.

71. ГАТО. Ф. Р-1962. Оп. 3. Д. 389. Л. 9.

72. Там же. Л. 106.

73. Там же. Л. 56.

74. Там же. Л. 149.

Библиографическая ссылка:

Смирнов Ю.Ф. Тульские концентрационные лагеря принудительных работ в 1919–1923 гг.: принципы организации, цели создания,динамика существования  / Ю.Ф. Смирнов // Тульский краеведческий альманах. - 2014. - Вып. 11. - С.48-65.